Лев Альтмарк - Хреновый детектив Страница 24

— Вы и это знаете! — ахнул я, но Толик лишь грустно покачал головой:

— И это, и многое другое.

— Почему же вы меня тогда спокойно отпустили с дурацкими пожеланиями запереться дома и носа никуда не казать?

— Ну, тогда уже всё постепенно становилось на свои места. И дураку было ясно, что домой ты не пойдёшь, а будешь искать новых приключений на свою седалищную мозоль. Вот мы и решили, что ты в какой-то степени отвлечёшь внимание этих ребят на себя. Ведь ты ничего не подозревал, а мы с самого начала вели за тобой самое пристальное наблюдение. Если хочешь знать, мы даже в курсе твоих телефонных бесед с Пахомовым. Тогда же, кстати, засекли, что хлопцы Пал Георгича тоже практикуют телефонные прослушивания. Раньше этого даже представить не могли… Всё вроде предусмотрели, а убийство кавказца на перекрёстке прохлопали. Кто мог такое предположить? Да и Пахомову тогда досталось! Он, бедолага, до сих пор очухаться не может, всё подозревает покушения жидо-масонов на свою драгоценную жизнь. Лихо ты ему голову заморочил, у старика теперь шарики за ролики заехали. — Толик не смог сдержать улыбку. — Даже в сортир теперь без охраны не ходит.

— Почему же вы всё это время молчали? — обиделся я, не обращая внимания на его похвалу. — Выходит, я нужен был вам только как подсадная утка?

— Ты сам себе выбрал такую роль… А вообще, ты нам очень помог, ведь знали-то мы многое, но не знали некоторых конкретных имён. Павел Георгиевич — не чета тебе, законспирировался основательно, и мы не могли выйти на него до самого последнего момента. Ведь у него даже имя совсем другое, а это — кличка, как у его предшественников-революционеров… Выложи мы тебе тогда хоть часть того, что нам было уже известно, кто знает, как бы ты себя повёл и каких бы дров наломал. И он наверняка заподозрил бы неладное и так затаился бы, что никакой приманкой его уже из подполья не выманишь. Ты вполне устраивал и их, и нас своими дурацкими метаниями. Благодаря тебе, мы вышли на них гораздо быстрее.

— А газета со статьёй?

— Про газету и в самом деле стало известно только через тебя. Мы и предположить не могли, что они полезут в прессу. Масштабно ребята задумали новую революцию, ничего не скажешь…

Хоть и закончилось всё вроде бы благополучно, справедливость восторжествовала, а злодеи задержаны и наказание неминуемо, на душе у меня было всё это время тоскливо и паскудно. Не знаю почему, но наигранный оптимизм Толика и его вера в торжество закона ввергали меня в ещё большую тоску. Хотелось выть волком и рыдать в чью-нибудь жилетку.

Все эти дни мы с Леной приводили офис в порядок, выносили мусор, чинили поломанное, восстанавливали и раскладывали по папкам бумаги.

А до этого мы хоронили Марика, шли за гробом, и я старался не смотреть на плотную тюль, закрывающую слегка загримированный шрам на виске своего бывшего друга. Одной рукой я придерживал локоть Наташки, теперь уже вдовы, другой сжимал ладошку пятилетнего мальчугана. А он никак не мог понять, почему взрослые еле передвигают ноги и плачут, когда старик-хасид наигрывает на скрипке такую весёлую и одновременно рвущую душу мелодию, и даже сам почему-то огорчённо трясёт своей седенькой бородкой и постоянно смахивает кулаком с зажатым смычком прозрачную стариковскую слезинку с кончика носа.

У самого кладбища я заметил Лёху с женой. Верка что-то шепнула мужу и потащила в сторону от похоронной процессии. Пару раз Лёха обернулся, виновато пожал плечами, но подойти так и не решился. А может, не захотел.

Насильно мил не будешь, устало подумал я, тем более, какие мы с ним друзья? Спасибо уже за то, что он сделал для меня. Дай ему Б-г не ошибиться дальше в своих исканиях…

А ещё через три месяца мы с Наташкой и её малышом улетали в Израиль. Провожать нас в Шереметьево поехал лишь Толик.

Перед отъездом я набрался духа и позвонил Вале. Не знаю, зачем мне это было нужно, но не позвонить я не мог. Моё решение уехать её нисколько не удивило. Впрочем, по её безразличному голосу понять было трудно.

— Тебе видней, — сказала она. — Ты всегда жил в каком-то другом мире. Не забывай нас. — Она почему-то сказала «нас», а не «меня». — Пусть тебе повезёт по-настоящему, и ты найдёшь всё, о чём мечтаешь… — И опережая банальности, которыми всегда заканчиваются прощания, прибавила: — Писать не обещай, потому что там для тебя это будет уже обузой. Лучше просто помни. Хорошо?..

На том мы и расстались.

Всю ночь в поезде до Москвы мы с Толиком стояли в тамбуре и курили одну сигарету за другой. Толик что-то без умолку рассказывал, травил бородатые еврейские анекдоты, а я пытался его слушать, что-то переспрашивал, и всё равно не мог ничего понять. Толик это чувствовал, невесело качал головой, но остановиться не мог, потому что молчание было бы ещё тягостней.

Беготня и оформление багажа немного скрасили острое и щемящее чувство расставания, но за минуту до того, как я следом за Наташкой и малышом прошёл сквозь турникет, отделяющий переполненный зал ожидания от полупустого пространства перед таможенным контролем, Толик схватил меня за рукав и, отведя глаза, как-то виновато сказал:

— Возвращайтесь, когда у нас будет всё хорошо. А у нас обязательно так будет, это я тебе точно говорю…

И опять я услышал «у нас», будто был уже отсечён от всего того, что оставалось по эту сторону турникета. Для Толика, как и для Вали, я наверняка уже находился в каком-то другом мире, а может, и в другом измерении.

Я ничего не ответил, а Наташка, прижимая малыша, зажмурилась и отрицательно покачала головой. Толик печально развёл руками, отвернулся и медленно пошёл к выходу, так и не дождавшись, когда нас пригласят на посадку.

Уже в самолёте я раскрыл книжку, которую купил в аэропортовском ларьке, чтобы не скучать в полёте. Это был какой-то переводной детектив. Прочитав несколько строк, я захлопнул книжку и откинулся в кресле с закрытыми глазами. Детективы меня больше не интересовали. Я освобождался от их липкого и пряного сока, и мне казалось, что белые книжные странички лёгкими пёрышками разлетаются и исчезают в промозглой осенней темноте ночного Шереметьево.

А самолёт уже поднимался всё выше и выше сквозь тяжёлые, ещё не пролившиеся дождём облака, и это было до тех пор, пока где-то высоко над нами ни полыхнул в бездонном синем небе ослепительный диск закатного солнца, тонущий за чёрной, слегка изогнутой линией горизонта.