Владимир Контровский - Мы вращаем Землю! Остановившие Зло Страница 24

В начале лета Сидорович заявился к артиллеристам с ответным визитом – примчался на трофейном мотоцикле со скоростью реактивной мины, переполошив всех часовых. Он был весел и жизнерадостен, но за обедом (приготовленным, правда, не отставным шеф-поваром столичного ресторана, а хозяйкой хаты, где жил Дементьев, но не менее вкусным), немного выпив, вдруг резко погрустнел. Павел предположил, что виной тому дела амурные – бурный роман Сидоровича с медсестрой корпусного медсанбата Тамарой Василенок был у всех на слуху, – однако разговор принял иной, почти мистический, оттенок.

– Жизнь хороша и удивительна, Павел Михалыч, – грустно сказал «бабий баловень», поглядывая на облитую солнечным светом буйную зелень деревьев за окнами хаты. – И все бы хорошо, да вот только точит меня одна мысль недобрая: оборвется жизнь моя не сегодня-завтра. Я это точно знаю…

Дементьев знал о таких случаях – он сразу вспомнил лейтенанта Гордина, командира огневого взвода второй батареи. В прошлом году, после жестоких боев на Дону, лейтенант начал заговариваться – мол, скоро приму я смерть от белых носочков. А в Ясной Поляне, вскоре после возвращения из госпиталя, однажды вечером Гордин исчез. Нашли его утром, под кустом. Мертвым – уединившись, лейтенант выстрелил себе в висок из пистолета. Если разобраться, особой мистики тут не было: Гордин был контужен. Шальной снаряд попал в домик, где он находился, лейтенанта вытащили из-под бревен еле живым (он висел там вниз головой) и отправили в госпиталь. По возвращении в часть бедняга начал заговариваться и поминать «белые носочки» – вероятно, сказались последствия контузии. По уму, ему надо было бы дать как следует отдохнуть, да только в то лихое время было не до психологических сантиментов. Руки-ноги целы, голова на месте – воюй, лейтенант. Вот и довоевался…

Однако были и другие случаи. Зимой комиссар мотострелкового батальона однажды утром – ни с того ни с сего – спокойно сказал: «Завтра меня убьют», написал прощальное письмо жене, попрощался с сослуживцами, раздал им на память кое-какие свои вещи, а на следующий день его срезала пулеметная очередь. На контуженого Сидорович не походил, и Дементьев постарался отвлечь его от грустных мыслей – зачем кликать беду на свою голову? Георгий слушал его рассеянно, а потом встал и, видимо, задетый душеспасительной речью Дементьева, попрощался и уехал.

– Тебе моей судьбы не разделить со мною, – произнес он на прощание. – Это не я сказал, это Пушкин, гений русской словесности.

Павел смотрел ему вслед, и на душе его было сумрачно. Он еще не знал, что Георгий действительно погибнет – через год, в сорок четвертом, во время боев на Украине. Отойдет вместе с командиром батареи к небольшой высотке в сторону от дороги – прикинуть, откуда ловчее накрыть заданную цель, – и угодят они оба на немецкое минное поле, которое не успели обезвредить наши саперы.

И еще не знал капитан-артиллерист Павел Дементьев, что совсем скоро предчувствие неминуемой гибели настигнет его самого.

5 июля 1943 года, раннее утро

Павла разбудил грохот. Быстро одевшись, он выскочил на улицу. Возле штаба уже толпились солдаты и местные жители, с тревогой спрашивая друг друга: «Что, началось? А кто наступает, мы или немцы?»

…Это была та знаменитая артиллерийская контрподготовка, упреждающий удар, нанесенный советским командованием, знавшим дату и час начала немецкого наступления на Курской дуге, противнику, уже изготовившемуся к атаке. Этот внезапный удар спутал немцам все карты, их наступление началось позже, и пошло оно совсем не так, как было задумано генералами вермахта.

5 июля 1943 года, день

В небе шли немецкие бомбардировщики – их было не меньше сотни. Они шли с юга на север, шли бомбить Курск и тылы наших войск, и Дементьев, неоднократно бывавший под бомбежкой, не позавидовал тем, кто попадет под удар такой армады.

– Сволочи… – прошептал он, глядя в небо, тесно заполненное машинами с крестами на крыльях. – И когда только найдется на вас управа…

Управа нашлась – навстречу «юнкерсам» стрижами вынеслись наши истребители: «лавочкины» и «яковлевы». И Павел Дементьев впервые за два года войны увидел, как густо посыпались вниз «лаптежники», расчерчивая небо длинными полосами черного дыма.

– Горят, суки! – радостно закричал кто-то за его спиной. – Горят, иху мать!

…«Юнкерсы» горели. Уцелевшие машины потревоженными шмелями расползались в разные стороны, торопливо избавлялись от бомб, сбрасывая их куда попало, и уходили, отбиваясь от наседавших истребителей. В воздухе крутилась гигантская карусель, рассыпая сбитые самолеты, а в эфире лающие выкрики на немецком тонули в забористом русском мате.

5 июля 1943 года, вечер

– Товарищ капитан, вам пакет из штаба бригады!

Дементьев принял пакет из рук рассыльного, и как только пальцы Павла коснулись упаковки, его скрючило, как от сильного удара током. Сердце забилось отчаянно, словно силясь выскочить и убежать, спасаясь от чего-то страшного; в голову хлынула горячая волна. Затем волна откатилась к сердцу, снова ударила в голову, и так много раз. Внутри человека по имени Павел Дементьев заработал маятник, ритмично бьющий то в голову, то в сердце. А потом на этот «маятник» наложился монотонный речитатив: в такт его ударам в сознании Павла начали повторяться слова: «Убьют – ранят, убьют – ранят, убьют – ранят…».

Дементьев стиснул зубы, потер виски, помотал головой, плеснул в лицо холодной водой из рукомойника – маятник продолжал отстукивать зловещее «Убьют – ранят, убьют – ранят». Усилием воли Павел взял себя в руки, разорвал пакет и начал читать содержавшийся в нем приказ. Строчки качались, плыли перед глазами – ему пришлось трижды перечитать текст, прежде чем он понял, что там написано.

Приказ был лаконичен: дивизиону к двадцати четырем ноль-ноль скрытно занять боевые позиции на втором рубеже обороны в районе деревни Сырцово, правее шоссе Курск – Белгород.

А маятник продолжал свой отсчет. Пошатываясь, Дементьев на ватных ногах вышел из хаты и начал делать свое привычное воинское дело, превозмогая предательскую слабость. Внешне он выглядел спокойным, и никто из его подчиненных даже не заметил, что с ним что-то не так. Но это спокойствие стоило капитану немалых усилий: у него все валилось из рук, словно вышибаемое пульсирующими ударами дьявольского внутреннего маятника. «Убьют – ранят», – стучало и стучало в мозгу: безостановочно, не затихая ни на секунду. На Дементьева надвигалось что-то неотвратимое, от которого не убежишь и не спрячешься, – Павел чувствовал приближение этого давящего чего-то, но ничего не мог сделать. «Врешь, – сказал он сам себе, – не поддамся!» Он вдруг вспомнил мрачное лицо Сидоровича, и его прошиб холодный пот – вот как оно, оказывается, бывает. Но тут же сам себя одернул: маятник-то не предрекает ему непременную смерть – он оставляет выбор! А вдруг в тот самый момент, когда его, Павла, настигнет пуля или осколок, этот чертов маятник качнется в сторону «ранят»? Шансы пятьдесят на пятьдесят, а на войне бывает и гораздо меньше. Ему было худо, непрерывное стучание проклятого внутреннего маятника сводило с ума, но Павел держался изо всех сил: у него было дело, которое за него не сделает никто.