Елена Щетинина - 13 ведьм (сборник) Страница 25

– Ему нелегко, – пробурчал Старшинов. – За любую соломинку хватается. За любые возможности, даже самые… кхм… Давят на него сильно…

Ветрова расхохоталась. Громко и зло. Зубы блестели от слюны, она чуть прищурилась.

– Да… Давят? – сказала она сквозь смех, который вдруг смялся, скрутился в жгут и стал походить на сдавленное рыдание, но глаза были сухими и колючими. – Я вам расскажу что такое «давят», – пообещала она и заметила его движение подняться: – Нет уж, подождите! Вы все поймете сейчас. И поймете, почему я отказываюсь. Впрочем, это уже неважно…

На столе появились листы бумаги и потрепанная пачка цветных карандашей. Ветрова взяла один. Старшинов заметил, как побелели суставы.

– О скольких эпизодах вам рассказал Коростылев? Что-то же он должен был вам сказать…

– О трех.

Она усмехнулась, пробормотала: «Ну конечно! Нету тела – нету дела…»

– Смотрите, – Ветрова стремительно провела три синие пересекающиеся линии на чистом листе, повернула к участковому. – Раны, нанесенные Подплавской…

Она отодвинула лист и принялась черкать на следующем, потом взяла карандаш другого цвета.

– Эти раны, – показала она, – нанесены второй жертве – Желудевой Ирине, тридцати лет.

К синим линиям, повторявшим первый рисунок, Ветрова добавила две красные, почти перпендикулярные черты. Старшинов кивнул.

– А это, – женщина быстро водила рукой, меняя карандаши и сильно прижимая крошащийся грифель к поверхности, – порезы на спине так называемой третьей жертвы. Что вы видите?

Участковый насчитал три синие, две красные и еще одиннадцать темно-багровых линий более сложной формы, с закруглениями и зигзагами.

– Итак, – настаивала Ветрова, быстро касаясь подрагивающими пальцами выложенных в ряд листов. – Три, пять и сразу шестнадцать. О чем вам это говорит?!

«Дальше – хуже. Слышишь, Иван Игнатьич? Он в раж входит. Убийца-то».

Старшинов сглотнул горький комок слюны:

– Убийца больше не может себя контролировать во время… во время… ну когда он…

– И только?!

– Женя, чего вы хотите от меня добиться?! Я не специалист по серийным преступлениям! Черт! Да вся моя работа – это бить ноги, разговаривать и отписываться! А Коростылев определенно сказал: «Три эпизода»!

– Лучше бы он вам рассказал об отчетах судебных медиков, из которых следует, что все порезы нанесены очень аккуратно. Настолько, что ни на ребрах, ни на позвонках жертв не обнаружено ни малейших царапин. Во всех случаях! Это значит, что тот, кто их наносил, очень хорошо контролировал и себя, и состояние жертвы – ее движения, каждый вздох…

– А это-то из чего следует?! – Он почти кричал.

– Странгуляционная борозда! В каждом последующем случае она выражена более явно, с наложениями. Это значит, что, прежде чем нанести каждый порез, жертву лишали сознания удушением! Методично и тщательно следя за тем, чтобы несчастная женщина не умерла раньше времени! Я, конечно, не криминалист и не психиатр, но здравый смысл мне подсказывает, что подобный образ действий плохо вяжется с неконтролируемыми вспышками ярости. Это скорее ритуал…

Старшинов открыл рот и закрыл.

«После второго убийства Ветрова помогать нам отказалась…»

Он задумался о том, откуда она может знать так много. Неужели только из своих… трансов? Но как? Кто приходит к ней и приносит информацию? Или просит найти кого-то еще? «Нет тела – нет дела». Участковый смотрел, как Ветрова мнет свой последний рисунок в кулаке. Что она хочет этим сказать? Бумажный комок улетел на пол. Женщина молча взяла чистый лист. Через минуту перед Старшиновым лежало пять листов бумаги. Последний рисунок так же насчитывал те же шестнадцать линий, но уже пяти цветов. Ветрова придвинула к участковому третий и четвертый:

– Тела этих женщин не найдены потому, что их никто не ищет. Я их тоже не искала и ничего о них не знаю, но я знаю, что с ними случилось…

Участковый мотнул головой.

– Нет, – сказал он, испытывая сложную смесь усталости и разочарования от напрасно потраченного времени. Бог его знает что там Саня себе напридумывал. – Вы не можете этого знать. Сначала кто-то должен обратиться к вам за помощью, рассказать…

Он замолчал, заметив, как резко отхлынула кровь от лица Ветровой. «В точку попал, – подумал Старшинов. – Непонятно зачем, но она либо выдумала эти „ненайденные“ жертвы, либо кто-то ей о них рассказывал…»

– Я отказалась участвовать в расследовании, – сказала женщина, поднимаясь и вновь обнимая себя, словно отгораживаясь от его недоверия, – когда стало ясно, что больше нет нужды что-то рассказывать мне о вероятных жертвах…

– Не понял…

Женщина повернулась к нему спиной и резко передернула плечами. Руки ее соскользнули и безвольно упали вдоль тела. Участковый вскочил, опрокидывая стул. В глаза ослепительно брызнуло. Платье Ветровой съехало до пояса, обнажая худенькую спину.

– Что вы де…

Он поперхнулся возмущением и подавил первый порыв отвернуться.

Темные, уже поджившие царапины расчертили бледную кожу. Взгляд участкового метался из стороны в сторону, от одной к другой, словно бился в паутине. Он тяжело оперся о стол и закрыл глаза, но все равно видел тонкие шрамы, словно следы на сетчатке от раскаленных вольфрамовых нитей, которые поочередно вспыхивали в мозгу: синим, красным, темно-багровым. Три, пять… шестнадцать.

Женщина заплакала.

В начале одиннадцатого, возвращаясь домой, Старшинов бездумно повторил маршрут, которым шел накануне. Погода бесновалась. Зонтик, которым его снабдила Евгения, оказался бесполезен. Ветер рвал его из рук, выворачивал наизнанку, выгибая спицы, и, словно издеваясь, горстями забрасывал под неважную защиту дождевые капли. В конце концов участковый сложил зонт и сунул его под мышку. Нахлобучил поглубже фуражку и поднял воротник кителя. В туфлях снова хлюпало. Отглаженные, высушенные утюгом брюки вновь намокли, штанины тяжело мотались на ветру из стороны в сторону.

Редкие огни фонарей вязли в мокрых сумерках.

Всклокоченные тучи кружились над ржавой крышей горного техникума, словно воронье. Продуваемые насквозь улицы казались опустевшими сотни лет назад. Отчего-то светящиеся в домах окна только усиливали это впечатление. Крадущиеся вдоль тротуаров машины щурили подслеповатые фары, словно старались сделаться незаметнее. Шипение шин терялось среди мокрого шелеста листьев.

Старшинов втягивал голову в плечи. Ему казалось, что за ним наблюдают со всех сторон, из каждого окна, дома, машины. И даже пустые провалы черных окон техникума бросали в его сторону колкие взгляды, пока он не скрылся за поворотом улицы Коломейцева, невольно ускоряя шаг, не разбирая дороги, не обходя лужи… Его шатало, словно пьяного.