Джеймс Герберт - Возвращение призраков Страница 25

Одна рука отпустила ее, скользнув к пуговицам на блузке. Пальцы коснулись ее груди.

Это прикосновение высвободило крик, который вырвался с такой злобой, что напугал храбреца. Тот отшатнулся, и его рука, застряв в блузке, оторвала две пуговицы.

Рут посмотрела на разорванную блузку, увидела свою обнажившуюся грудь, вылезшую из белого кружевного лифчика, и закричала снова; она кричала и кричала.

Дэнни посмотрел на нее умоляющими глазами, протягивая руки, но она начала махать руками и царапать ногтями воздух, опасаясь его приближения. Дэнни быстро опустил руки, а потом бессмысленно шагнул к ней.

Рут бросилась прочь, не разбирая дороги, хлынувшие наконец слезы застилали ей глаза Лишь бы избавиться от него, подальше от этих грязных похотливых рук, этих поблескивающих мокрых губ! Кустарник цеплялся за юбку, тонкие ветви хлестали по голым плечам и лицу; Рут бежала в лес и слышала, как Дэнни зовет, чтобы она вернулась, кричит, что он не хотел ее обидеть, а ей слышалось, что это кричит Манс, столько лет назад умолявший ре папу теми же самыми словами, тем же плаксивым тоном, так же отрицавший свою вину.

Рут петляла между деревьями, спотыкаясь о корни, отбивая преграждавшие путь ветки, но не останавливалась и даже не оглядывалась проверить, преследуют ли ее; она проламывалась сквозь лес, ища, где бы спрятаться… как она убежала, когда папа застал ее в лесу с Мансом, когда они вместе… занимались… этим. Тогда она где-то спряталась — теперь уже не помнит где, но там было безопасно и темно. Однако папа все равно разыскал ее, он услышал ее плач и сказал, что ничего страшного, что она не виновата, а Манс больше не причинит ей вреда, не сможет, потому что его запрут там, куда запирают таких грязных, отвратительных людей, и наказывают, и никогда не выпускают, чтобы они больше не обижали невинных крошек. Но прежде всего она должна сказать папе, что именно Манс делал с ней, куда совал свои грязные лапы, какую другую часть своего гнусного тела употреблял…

Она продолжала бежать, слова и образы путались в голове, сбивая с толку; она потеряла ориентацию, ее босые ноги — туфли в какой-то момент свалились — тонули в лесной пыли, вороша сухую листву и сучки. Ее руки были в крови, подбородок рассекло веткой, а колени покрылись многочисленными ссадинами. Ступни тоже кровоточили.

Рут совсем изнемогла и в конце концов упала без сил, ударившись лбом о толстый ствол дерева Ее тихий плач слышала только она сама. Девушка лежала оглушенная, глядя на калейдоскоп зеленых, голубых и коричневых пятен вокруг. Постепенно они стали принимать очертания. Дрожащей рукой Рут смахнула слезы с ресниц. Потом протерла глаза двумя руками, испуганная, что плохо видит. Она полуобернулась, опираясь одним плечом о дерево, которое послужило причиной ее падения. Лоб онемел в месте соприкосновения с жесткой корой, и все чувства тоже онемели. Но, по крайней мере, удар вывел ее из истерики. Теперь она могла лишь лежать — тихое, измученное создание, по-прежнему полное страха, но слишком обессиленное и ослепленное, чтобы бежать дальше. Она заметила, что блузка распахнулась еще шире и выбилась из-под юбки, а на груди остались следы ее бегства через лес, из царапин и порезов выступили капельки крови. Девушка медленно запахнула блузку, не отдавая себе отчета в своих действиях, но инстинкт говорил, что не следует оставаться такой распустехой. Она прижала материю, словно желая срастить ее с кожей, и подтянула колени, так что они коснулись локтей.

— Боже, — прошептала девушка. — Боже мой…

Она сидела у дерева, пока неистовая дрожь немного не улеглась и паника не перешла просто в страх.

Нужно идти домой. В безопасность. Где никто… не тронет… ее. И она не скажет папе. Нет, это будет неправильно. Он может посмотреть на нее так странно. Так, как смотрел на нее, когда застал с Мансом. Она не хочет, чтобы он когда-нибудь так смотрел на нее. Ей не нравится это. Это было, как будто… как будто… как будто он… упрекал… ее.

Рут попыталась подавить рыдания, но все равно ее плечи задрожали, грудь сжало. Нужно идти домой. Дома безопасно.

Сначала она не зафиксировала звук, так слабо было шевеление. Потом звук превратился в легкий шорох и привлек ее внимание.

Деревце рядом, довольно высокое, но тонкое, с ветвями, покрытыми молодыми листочками, как будто задрожало. Рут подумала, что это не более чем иллюзия, вызванная ее собственной дрожью, но потом услышала, что листья деревца шуршат, и заметила, что оно шевелится. А другие деревья рядом — неподвижны. Потому что никакого ветра нет. Сюда, в лес, не доносилось ни ветерка. Как будто чья-то мощная невидимая рука трясла тонкий ствол, чтобы шевелить листву наверху. Но ствол оставался недвижим.

А листья начали отрываться и падать.

Был ранний вечер, и крохотные зеленые трепещущие листочки начали падать, на лету превращаясь в шуршащие коричнево-бурые комочки, края которых загибались внутрь и рвались от собственной хрупкости; безжизненность делала их еще легче, еще невесомее, так что они словно зависали в воздухе.

Теперь зрение Рут прояснилось, она внимательно, как загипнотизированная, смотрела на это зрелище.

Листьев падало все больше и больше, и вскоре она видела перед собой как будто цветной снегопад, где яркая зелень на лету становилась насыщенно коричневой, а потом безжизненно бурой. Как только первые листочки коснулись почвы, нечто неуловимое подхватило их, так что они вновь оторвались от земли, закружились и смешались с падающими сверху. Взявшийся невесть откуда ветерок так окреп, что поднял в воздух опавшие листья, заставляя их нырять, кувыркаться, взлетать. Но он не рассеивал их, а собрал в один водоворот, который начал кружиться все быстрее и быстрее вокруг невидимого центра, затягивая в себя все больше листьев; и вскоре Рут уже смотрела на маленький, пестрый, золотисто-зеленый смерч.

Выпучив глаза и раскрыв рот, Рут вжалась спиной в дерево, ее пятки погрузились в землю. Вихрь кружащихся листьев становился все более неистовым, и через мгновение листья превратились в сплошную массу; но все новые отрывались от тонких веток, так что их шелест и шум ветра заполнили голову Рут. Она хотела отвести взгляд, но не могла, зачарованная зрелищем.

Форма вихря начала изменяться, приобретать новые очертания, он стал ниже, тоньше у вершины и конусом расширялся к земле.

Звук перешел в шипение. А шипение превратилось в многоголосый шепот, в множество приглушенных голосов.

И вдруг вихрь стал распадаться.

Чтобы открыть под собой фигуру.

Фигура была смутной, словно не в фокусе, но приняла грубые очертания человека.