Дин Кунц - Сошествие тьмы Страница 25

— Нет. Конечно же, нет, — подтвердила Ребекка, — это звучит просто смешно.

— Итак, — произнес Джек.

— Итак, — подхватила Ребекка и, вздохнув, сформулировала свой вопрос:

— Ты готов считать простым совпадением тот факт, что Уикки услышал возню крыс в стенах своего номера незадолго до того, как трое человек здесь были искусаны насмерть?

— Я не люблю совпадений, — сказал он.

— Я тоже.

— В конце концов оказывается, что они никакие не совпадения.

— Вот именно.

— Но на этот раз, скорее всего, именно так и было. Я имею в виду совпадение. Если только...

— Если только что?

— Если только не принимать в расчет вмешательство потусторонних сил, черной магии...

— Нет уж, уволь.

— ...или демонов, проходящих сквозь стены...

— Джек, ради Бога!

— ...приходящих, чтобы убить, и исчезающих затем совершенно бесследно.

— Я не хочу этого слышать!

Джек улыбнулся ей:

— Я шучу, Ребекка.

— Черт тебя побери. Ты, может быть, и пытаешься изобразить, что говоришь это ради шутки, но я-то чувствую, что в глубине души ты...

— Я просто открыт к восприятию всего нового.

— Если ты действительно хочешь обернуть все это в шутку...

— Да. Это просто шутка.

— Ну вот, опять.

— Может быть, у меня и чрезмерно открытая душа, но зато меня нельзя назвать человеком с негибким интеллектом.

— Меня тоже.

— Или упрямым.

— Меня тоже.

— Или трусливым.

— А что под этим может подразумеваться?

— Догадайся сама.

— Ты хочешь сказать, что я напугана?

— А разве нет, Ребекка?

— Чем именно?

— Ну, хотя бы тем, что произошло вчера ночью.

— Ничего подобного.

— Тогда давай поговорим об этом.

— Только не сейчас.

Джек взглянул на часы.

— Двадцать минут двенадцатого. Ленч начинается в двенадцать, а ты обещала поговорить об этом во время ленча.

— Я сказала: если у нас будет время пообедать.

— У нас будет время пообедать.

— Сомневаюсь.

— А я уверен, что будет.

— Здесь еще много работы.

— Продолжим после ленча.

— Еще нужно опросить стольких людей.

— Возьмемся за них после обеда.

— Ты просто несносен, Джек.

— Я неутомим.

— Ты упрям.

— Я целеустремлен.

— Да, черт же побери!

— И очарователен тоже.

Похоже, что с этим она не согласилась. Отойдя в сторону, Ребекка задержалась возле изуродованного трупа.

За окнами валил густой снег. Небо совсем потемнело. Еще не кончилось утро, а казалось, что уже наступили сумерки.

12

Лавелль показался в дверях черного хода. По крыльцу он спустился вниз, на бетонную площадку перед домом, остановился у газона с пожухлой травой и посмотрел вверх, на гущу падающего снега.

Никогда раньше он не видел снега. Разве что на фотографиях. За свои тридцать лет он успел побывать на Гаити, в Доминиканской Республике, на Ямайке, на некоторых островах Карибского бассейна и, оказавшись весной этого года в Нью-Йорке, опасался здешней зимы. Но, вопреки ожиданиям, она не принесла ему дискомфорта. Более того, он воспринял ее с радостью. Может быть, потому, что пока зима была ему в диковинку. Когда-нибудь она надоест, но пока даже ледяной ветер и холодный воздух приятно бодрили.

К тому же этот великий город оказался огромной кладовой энергии.

Энергии, от которой он зависел, — энергии зла.

Конечно, зло существовало повсюду, в любом уголке мира, а не в одном только Нью-Йорке. На островах Карибского моря его тоже было предостаточно.

Именно там он и начал восемь лет назад практиковать черную магию, став черным колдуном — Бокором. Но в этом городе, где миллионы людей были втиснуты в малое пространство, где каждую неделю убивали, насиловали, грабили, и случалось это в год сотни, нет, тысячи раз, психопаты, извращенцы и маньяки составляли целую армию, сам воздух был пронизан злом. Его можно было видеть и обонять, если иметь к этому тягу и склонность. А они были у Лавелля. С каждым новым злодеянием флюиды зла, излучаемые падшей душой, пополняли дьявольскую энергетику, усиливая ее разрушительность. Над Нью-Йорком носились потоки злой энергии, и с ее помощью Лавелль мог достигать любой цели. Он упивался энергией полуночных приливов дьявольской мощи, трансформируя ее в энергию своих заклинаний и проклятий.

В атмосферу города поступали и потоки иной энергии — добра, излучаемого чистыми душами. Это были реки любви, надежды, отваги, доброты, невинности, дружелюбия, благородства и достоинства. От них проистекали добрые поступки, они тоже имели сильное энергетическое поле, но его мощь была недоступна Лавеллю. Она была во власти Хунгона, белого колдуна, который использовал ее для исцеления больных, исполнения желаний добрых людей, сотворения чудес. Да, Лавелль не был Хунгоном, он был Бокором. Белой магии и ее ритуалам Рада он предпочел черную магию с ритуалами Конго и Петро. И она диктовала абсолютную преданность сделанному выбору.

Хотя Лавелль уже долгое время служил злу, это не сказалось на его внешности: он не выглядел ни злым, ни мрачным, он выглядел вполне счастливым человеком. Вот и теперь, широко улыбаясь, он стоял возле газона с мертвой травой на заднем дворе дома, подняв голову навстречу снежинкам. От него исходило довольство собой, спокойствие и уверенность. И чувствовал он себя необыкновенно сильным.

Высокий мужчина, Лавелль в своих узких черных брюках и в длинном, по фигуре, сером кашемировом пальто казался еще выше. Несмотря на худобу, он выглядел весьма внушительно. Даже случайный прохожий не отнес бы его к слабакам — он так и дышал уверенностью и силой, а одного его взгляда было достаточно, чтобы тут же посторониться и уступить ему дорогу. У него были длинные руки с мощными и костистыми запястьями, лицо же своим благородством чем-то напоминало лицо известного актера Сиднея Пуатье. Кожа у Лавелля была совершенно темной, просто черной, с красноватым отливом спелого баклажана.

Падая на его лицо, снежинки тут же таяли, оседая на бровях и курчавых черных волосах.

Дом, из которого он только что вышел, представлял собой трехэтажное кирпичное здание в псевдовикторианском стиле, с фальшивыми башенками, колоннадой и резьбой. Дом был построен в начале века и считался тогда частью состоятельного и фешенебельного района. К концу второй мировой войны он еще оставался жилищем солидных представителей среднего класса, но уже в семидесятых годах престиж района резко снизился. Многие дома превратились в доходные, где сдавались отдельные квартиры. И хотя этот сохранил свою самостоятельность и не разделил печальную судьбу собратьев по району, все они несли на себе печать запустения. Такое жилище не отвечало притязаниям Лавелля, но он вынужденно жил здесь до тех пор, пока не закончит победой начатую войну. Дом служил ему убежищем на время войны.