Уильям Хьёртсберг - Сердце Ангела Страница 25

— С удовольствием, — ответил я. — А я как раз собирался поесть. Составишь мне компанию?

— Лучше здесь поговорим, — сказал Стерн.

Его напарник закрыл дверь.

— Хорошо. — Я зашел за стол и достал из ящика литровую бутыль канадского виски и коробку сигар.

— Больше, к сожалению, ничего предложить не могу. Бумажные стаканчики там, у водоохладителя.

— На службе не употребляю, — заявил Стерн, загребая целую горсть сигар.

— А на меня не обращайте внимания, у меня обед. — Я прошел с бутылкой к водоохладителю, налил себе полстаканчика и добавил на два пальца воды. — Ваше здоровье.

Стерн запихнул свою добычу в нагрудный карман.

— Где ты вчера был в одиннадцать утра?

— Дома был. Спал.

Стерн ухмыльнулся уголком рта.

— Ничего себе жизнь у свободных художников, а, Деймос?

Деймос только крякнул.

— Как это так, а? Все работают, а ты дрыхнешь…

— Ночью допоздна работал.

— Где именно?

— В Гарлеме. А в чем дело?

Стерн достал что-то из кармана плаща и протянул мне:

— Узнаешь?

— Моя визитка.

— Может, тогда объяснишь, как она попала в квартиру к убитому?

— К Свиту?

— Давай, выкладывай.

Стерн уселся на угол стола и сдвинул серую шляпу на лоб.

— Да выкладывать-то нечего. В Гарлем я ездил из-за него. Я сейчас веду одно дело и думал, Свит сможет мне помочь. Но оказалось, он толком ничего не знает, я, в общем-то, и не надеялся особенно. А визитку я ему дал на всякий случай: мало ли что, вдруг его осенит.

— Что-то маловато. Давай-ка еще раз.

— Ну ладно. Я ищу одного человека. Пятнадцать лет назад он исчез — как в воду канул. Зацепиться почти не за что. Была фотография, где он вместе с Ножкой. Вчера вечером я ездил к Свиту в центр, думал, он мне поможет. Я с ним сперва в «Красном петухе» говорил, но он что-то темнил. Я дождался, пока они закроются, и проследил за ним. Он пошел в Центральный парк на вудуистский шабаш возле Гарлемского озера. Плясали-плясали, потом петуха зарезали. Прямо Африка какая-то, честное слово.

— Погоди. Кто петуха зарезал? — спросил Стерн.

— Да черные какие-то. Человек пятнадцать, и мужчины и женщины. Я, кроме Ножки, не знаю никого.

— И что потом?

— Да ничего. Ножка ушел один, я его проводил до дома и там с ним побеседовал по душам. Он сказал, что, как они сфотографировались, он его больше не видел. Я ему оставил визитку, сказал, чтобы позвонил, если что-то вспомнит. Ну что, теперь довольны?

— Да не особенно. — Стерн равнодушно оглядел свои панцирные ногти. — Как же ты его разговорил?

— На психологии сыграл.

Стерн приподнял брови и посмотрел на меня с таким же выражением, с каким секунду назад взирал на свои ногти.

— А кто этот тип, которого ты ищешь?

— Без согласия клиента я не могу вам давать такие сведения.

— Брось. Много ты на своего клиента наработаешь, если я тебя в участок отправлю. А я отправлю, если запираться будешь.

— Ну зачем же так сразу? Я работаю на адвоката по фамилии Штрейфлинг и, значит, как и он, имею право вам не отвечать. Ну заберете вы меня, а через час все равно отпустите. Сэкономьте лучше казенный бензин.

— Давай телефон адвоката.

Я записал номер и полное имя, вырвал из настольного блокнота листок и протянул лейтенанту.

— Все, что знал, я сказал. Судя по статье, его оприходовал кто-то из своих. Если поймаете кого, рад буду помочь при опознании.

— Экой ты добрый, Ангел, — ухмыльнулся Стерн.

— Что это? — поинтересовался вдруг сержант Деймос.

Все это время он бродил по кабинету, сунув руки в карманы, и совал нос куда ни попадя. Его заинтересовал йельский диплом Эрни Кавалеро, висевший в рамке над картотекой.

— Диплом человека, который начинал это дело, — сказал я. — Он уже умер.

— Дорог как память? — не разжимая губ, поинтересовался Стерн. Прямо чревовещатель какой-то, ей-богу.

— Для солидности.

— И что там написано? — спросил Деймос.

— А кто ж его знает? Я в латыни не силен.

— Так это, значит, латынь?

— Она.

— Да хоть иврит, тебе-то какая разница? — заметил Стерн.

Деймос пожал плечами.

— Еще будут вопросы?

Стерн опять уставился на меня своим мертвецким взглядом. Ну и глаза — он, небось, за всю свою жизнь ни разу не улыбнулся. Даже на допросе с пристрастием. Ну да, для него же это работа.

— Нет. Иди, обедай. Право он, видите ли, имеет… Мы тебе, может, позвоним еще, но особо не надейся. Было бы дело стоящее, а так… подумаешь, очередного негритоса пристукнули. Невелика потеря.

— Звоните, если понадоблюсь.

— Позвоним, не волнуйся. Вежливый какой, а, Деймос?

Мы втиснулись в крошечный лифт и в полном молчании поехали вниз.

Глава двадцать четвертая

Забегаловка Гофа, что на Сорок третьей улице напротив башни «Таймс», была забита до отказа, но я кое-как протиснулся в дальний угол у стойки. Времени у меня было не так уж много, поэтому я заказал ростбиф на куске ржаного хлеба и бутылку эля. Несмотря на толпы клиентов, официантки поворачивались быстро, и я уже приканчивал свою бутылку, когда ко мне подошел Уолт Риглер: он, оказывается, тоже был здесь и заметил меня уже на выходе.

— Что привело тебя в сей приют борзописцев, Гарри? — прокричал он, перекрывая гудение насыщающихся журналистов. — Я думал, ты у Дауни обедаешь…

— Стараюсь не заводить привычек.

— Разумно. Что новенького?

— Да ничего почти. Спасибо, что дал порыться мне в архиве. За мной должок.

— Брось считаться! Скажи лучше, как там твое таинственное расследование? Жареного много откопал?

— Не то слово. Вот думал вчера, что ниточку нашел, да сорвалось. Пошел к этой девице, которая гадает, к Крузмарк, а их, оказывается, две. Мне-то, оказывается, не эта нужна, а другая.

— Какая это другая?

— Там две колдуньи: одна белая, а другая черная. Моя живет в Париже.

— Гарри, друг мой, ты что?

— Близняшки они, понимаешь? Ясновидящие сестры Крузмарк. Одна — Мэгги, другая — Милли.

Уолт потер загривок и нахмурился.

— Похоже, друг мой, тебя водят за нос. У Маргарет Крузмарк нет сестер.

Я чуть было не поперхнулся элем.

— Это точно?

— Сто процентов: я только вчера проверял. У меня их папка весь вечер на столе лежала. От жены у Крузмарка была только одна дочь. Одна. «Таймс» в таких вещах не ошибается.

— Вот идиот, а?!

— Не спорю.

— Она меня как младенца провела, а я и проглотил! А ведь мог бы догадаться: выходило-то у нее слишком уж гладко…

— Погоди, я опять ничего не понимаю.