Инесса Ципоркина - Личный демон. Книга 3 Страница 25

Больше всего на свете Катя хочет обмануть судьбу. Выбрать другие путеводные звезды. Выгадать немного времени для себя — пока оно есть, пока не вышло все, целиком, без остатка. Разорвать путы долга, в которых провела двадцать лет. Люцифер нужен ей, как нож, чтобы разрезать ремни, дававшие ей чувство безопасности, но лишавшие чувства полета.

Поэтому она испытывает сокрушительную вину перед Витькой и Дэнни. Хорошо бы сейчас поговорить с ними обоими, но Катерина боится, что опять погрузится в пучину извинительного вранья. Нет, я не сменяла вас на мужика, вы по-прежнему свет моих очей, мамочка никогда вас не бросит, бла-бла-бла.

Сменяла. Бросит. Уже бросила. Разомкнула кольцо объятий и наблюдает со стороны, как они делают свой выбор, наихудший из всех возможных, как связывают свою судьбу с богами разрушения.

Разве не должна она драться за свое потомство со всем мировым злом, сколько его ни на есть?

Все стало слишком болезненным, чтобы просто забыть или лгать.

Катерина ждет, что ее сию минуту выдернет из объятий князя ада, с адской свадьбы, из-за бесконечного пиршественного стола — мили и мили без единой солонки — и поволочет по очередному кругу мытарств. Точно во сне: стоит слишком сильно захотеть чего-то и оно выскальзывает из рук, или сам ты выскальзываешь из сна и руки твои пусты. Кате в общем-то неважно, куда ее унесет течением — лишь бы не в бодрствование. Катерина не хочет возвращаться в свое земное тело. Кому, как не ей, знать: телу, в отличие от души, ничего не требуется. Оно доживает, потому что когда-то, лет двадцать назад, ему сказали: всё, всё. Всё. И оно поверило.

Зато Катина душа не хочет верить в то, что жизнь кончена. Она испытывает желания, от которых тело не знает, как избавиться, поэтому привычно пожирает шоколад и смолит сигарету за сигаретой. Тело растяжками на коже напоминает Кате: у нее есть ребенок. Или даже двое детей, если поверить в то, что Денница-младшая БЫЛА. Надо заботиться о них, пусть им и не требуется заботы больше, чем они уже получили.

Перед тем, как проснуться из этого сна в следующий, Катя хочет признаться в том, в чем признаваться стыдно и поздно.

Она плохая мать.

Она, собственно, и не мать вовсе. Уверяя Нааму: ей, Кате, не важно ее собственное счастье, она мечтает исключительно о счастье своих детей, Катерина слукавила. Так легко угадать слова, которых от тебя ждут все — люди, демоны, ангелы… Угадать, произнести и добиться своего. Самая толика веры в то, что говоришь — и оно становится правдой, на минуту, на час, на день, на тот срок, который тебе нужен. Главное не сомневаться в сказанном. Добейся ложью того, чего никогда не добиться правдой. Люди — и не только люди — ненавидят правду, справедливо считая: если тебе говорят всё, значит, тебя не щадят, не уважают, не боятся потерять. Лгут тем, кто важен. Тем, кто неважен, говорят как есть, не приукрашивая.

Вот почему с ангелами, которые не лгут никому и никогда (кроме, может быть, господа бога), беседовать не особо и хочется. Значит, надо продолжать лгать.

Она не только плохая мать, она и человек не слишком хороший.

— Хватит кормить духов мщения, мама, — шепчет кто-то Катерине на ухо и твердая мужская ладонь ложится на плечо.

Витька. Уже не дракон — просто человек. Взрослый мужчина, так напугавший ее когда-то в видении, посланном Исполнителем желаний. Выходит, она и его отпустила, как в свое время Денницу-младшую, перестала возлагать на сына бремя надежд, превращающее человека в сказочное чудовище.

А значит, все будет хорошо. Если бы Катя хотела, чтобы было хорошо. Но пребывание в аду и в раю, статус Священной Шлюхи и полный комплект смертных грехов, согласитесь, несколько меняют приоритеты.

— Мама! Послушай меня, — требует Виктор. — Нет, ты себя, себя послушай. Пока есть кого. Он спросил: чего ты хочешь? Раз сто уже спросил. Но ты так ни разу и не ответила.

Прости меня боже за то, чего я хочу, думает Катерина. Бог не обязан меня беречь, но простить меня — это его работа.

Катерина не устает удивляться собственным желаниям. Прожив жизнь невидимкой в неизменной и неисправимой реальности, отпущенная на свободу в выдуманном мире, она не может контролировать ни-че-го. Желания несут ее, словно лавина незадачливого лыжника, передают из рук в руки, точно райское яблоко, всё никак не наиграются. Сейчас Катериной тешится желание власти. Именно так, не наоборот: не она им тешится, а оно — ею. Отвергнутое в раю, избытое, казалось, без следа. Нет, оказывается, желания так просто не сдаются. Они не оставят облюбованную душу в покое, пока не раздуют полноценный пожар из мелькнувшей искры.

Саграде не требуется власть того рода, что предлагал папессе Иоанне ангел луны — мужская, грубая, пригибающая к земле, но которую легко сбросить, как сбрасывают с плеча ненавистную руку. Ей нужна особая власть, хорошо ведомая и ангелам, и демонам — лунная, растворенная в крови, от которой тесно в собственной коже, когда туман застилает глаза и горит, горит клеймо, поставленное прямо на душу.

Только такой власти поддается камень порчи, растворенный в Деннице-младшей, точно горсть соли в воде. Конечно, можно выпарить соль, соскрести со стенок сосуда до последнего кристалла, снова набрать полную горсть — но что тогда с водою будет?

Катя мучительно виновата перед дочерью, от которой сбежала из самых райских кущ — лишь бы подальше от проблем, от нового витка искушений и испытаний. Проклятое малодушие… Вручив сомнительный дар в виде Камня младенцу, оставила дочь на милость старых богинь, зная: от них можно ожидать чего угодно, кроме милости. А теперь мать не в силах повлиять на жизнь дочери, хоть и мечтает об этом. Собственно, жизнь Денницы-младшей уже состоялась, где-то вдали, вне времени и пространства. Слава… слава кому-нибудь, Дэнни не обвиняет Катерину, что та ее бросила. Только здесь, в нигде, фраза «Я не бросила, я умерла» прокатит как достойное оправдание. Или не прокатит: если бы не хотела, не умерла бы. В тот миг, когда кровь Саграды стояла лужей на простынях и понемногу впитывалась в матрас, стекала на пол, дробным перестуком капель подманивая смерть — в тот миг Катин полутруп еще мог сказать себе и небу, которое было и над, и под, и вокруг: я хочу жить! И выжила бы, и вырастила дочь сама.

Просто признайся, Катя: ты струсила и предпочла умереть, будто проснуться. Оттуда — сюда, с вершины мироздания — на дно.

Преисподняя не эдемский сад, бежать больше некуда, приходится брать себя в руки, чтобы утвердить свое право на дочь. Саграда прощупывает почву, ведет разведку, выясняя: второй день свадьбы детей сатаны, плавно перетекший в свадьбу родителей невесты — годный момент для взятия власти или негодный? Ей страшно, нестерпимо страшно, но она держится как может: изображает перед дочерью то, что всегда срабатывает с молодежью — продвинутую снисходительность. Убогая манипуляция, да уж какая есть.