Инесса Ципоркина - Личный демон. Книга 2 Страница 25

Значит, ты целую вечность пытался ужиться во мне с Наамой, с глазом бога-ягуара, со всем моим внутренним зоопарком и садом камней? Ладно, я побуду Скарлетт сегодня: подумаю об этом завтра, решает Катя. Так как звали нашу дочурку, дорогой мой мучитель?

— Абигаэль. — Синие глаза аколита Люцифера сейчас цвета сланца или грозового неба.

— Папочкина радость? Ведь это значит «радость отца», да? — Катерина не может сдержать улыбки. Дьяволы бывают сентиментальны.

— А имя «Кэти» значит «целомудренная», — язвит в отместку попавшийся Велиар. — И тоже не соответствует действительности.

Тоже? Выходит, немного радости принесла тебе малышка Эби. Абигаэль. Имя, похожее на имя ангела. Или демона.

Если матери их — зеркала и половинки целого, то кем друг другу приходятся дочери? Неужто судьба Абигаэль отразится в жизни моего нерожденного ребенка? — остро кольнуло под ложечкой. И опять во рту вкус морской воды, едкий, не проходящий ни с годами, ни с веками, словно Кэт отравилась ею, да на все будущие жизни сразу. Катерина невольно хватается за горло. И почему при любых потрясениях страдает ее бедная глотка? Путешествующая внутрь-наружу Наама, поцелуй Денницы, борьба Кэт с ревнивым морем Кариб — все они безошибочно находят катино больное место, и так с детства мучимое ангинами и ларингитами. А почему? Потому что ты висельница, Катерина-Кэт. Ты умерла отнюдь не благородно: веревка переломила твою тонкую шею, скользкую от пота и казенного мыла. Твое тело еще помнит, как его скрутила мгновенная судорога, длившаяся, если верить ощущениям, долго-долго, хотя к пиратам были милосердны, повесили на длинной веревке, чтоб казнимые не мучились. И тело-то уже другое, а вот поди ж ты. Помнит.

— Выпей, — протягивает ей кубок Агриэль. — Выпей, легче станет. Зря ты себя наказываешь. Знаешь ведь, что ни в чем не виновата.

Ну знаю, думает Катя. А толку-то?

Вино в кубке душистое, пряное, густое, как… как кровь. Солоновато-сладкое, живительное, обволакивающее разум. Но и пьянея, Катерина удивляется тому, что обнажившееся дно кубка являет глазу странно знакомые, зубчатые швы. И цвет такой… костяной, нехороший.

— Это что, череп? — оторвавшись, слабым голосом спрашивает она.

— Одного очень нравственного человека, — усмехается Велиар. — Он все твердил, что многие скорби очищают душу и приводят в царствие небесное. Ну мы и сделали из его башки чашу скорбей для самого Люцифера. Вдруг и правда очистимся? — И чертов кедеш подмигивает Кате. Немыслимо похабно подмигивает.

Катерина, скривившись, запускает кубком в камин. Белиал хохочет, точно подросток, удачно приколовшийся над приятелем.

— Да вы, я вижу, не скучаете, — произносит низкий, проникающий прямо под кожу голос. Голос, которого Катя ждет с момента прихода в покои сатаны.

И все-таки ей немного неловко от того, что их подловили. Застукали. Вино, постель, разговоры об интимном. Атмосфера полного взаимопонимания.

— Пользуемся моментом, хейлель, — ничуть не смущается Агриэль, наглая морда.

Люцифер оглядывает их с благодушным выражением лица, потом, залихватски хэкнув, подпрыгивает и обрушивает свое длинное мускулистое тело поперек кровати. Катерина невольно вскрикивает и поджимает ноги. Тут уже мужчины смеются хором. Придурки, боже, какие придурки.

— Вернулась-таки, — мягко улыбается Тайгерм, протягивает руку и гладит катино колено — собственническим, почти непристойным жестом. — Верну-у-улась…

— А ты думал, с Анджеем останусь? — осведомляется Катя.

— Нет, — качает головой Денница. — Слишком много долга, слишком даже для тебя, моя радость. Ты не годишься в Прекрасные дамы. В тебе еще очень много жизни.

— Ну вот, а я-то надеялась, — ворчит Катерина, наигранно мрачнея.

— Вечно вы, люди, надеетесь на то, к чему не готовы, — философски замечает Велиар. — Ну что, оставить вас, голубки?

И Катя с удивлением замечает, как по лицу аколита пробегает мимолетная тень.

— А ты сможешь? — со значением спрашивает Люцифер.

— До чего вы мне оба надоели! — морщится Агриэль и… исчезает.

— Он что, влюблен в меня? — трудно удержаться, чтобы не сморозить глупость, когда ты пьяна, когда слабеешь и таешь под горячими ладонями, лежащими на твоих коленях — пока просто лежащими, без всяких поползновений.

— Частично, — насмешничает Денница. — Влюблен, но не во всю тебя. Велиар скучает по Кэт. Уж как он старался спасти свою пиратку, как старался…

— Отчего ж не спас?

— А что мы можем против вашей воли? — искренне изумляется Тайгерм. — Мы не всесильны. Делаем только то, чего вы, смертные, хотите. Нет у нас власти над душой человеческой, что бы вы себе ни напридумывали.

— Получается, Кэт ХОТЕЛА, чтоб он ее к стене приковал и трахал, точно резиновую бабу? — недоумевает Катерина.

— А ты? — посмеивается князь ада. — Ты хотела спать со мной на глазах у тысяч грешных душ?

— Да я ничего так не боялась, как этого! — взвивается Катя.

— Страх — оборотная сторона желания, — шепчет Люцифер. Теперь его голос другой — чистым бархатом касается кожи, щекочет, ласкает. — Ты хотела того, кто защитит тебя от презрения, от унижений, от людской злобы. Кэт хотела того, кому могла бы доверять, в ком могла бы раствориться. Хотела стать женой, матерью, дамой сердца. Стала. Хоть и ненадолго, бедная девочка.

Саграда отворачивается. Не хочет она объяснений, а хочет уснуть и увидеть во сне Торо. Живым и невредимым. Пусть он будет злее сатаны, пусть скрипит зубами, обещает своей Кэт порку, килевание, обзывает шлюшьим мясом — так даже лучше. Можно целую ночь верить, что вот он, бесчувственная, тупая сволочь, ее Испанский Бык, в редком для себя буйстве, бьет копытом, сходит с ума. Из-за нее, своей Пута дель Дьябло. А битвы с каперами не было, не было ее.

Вот только знает Кэт, знает море Кариб, знает океанское дно, принявшее обломки «Сердца моря» с принайтованным к фок-мачте трупом: было, все было. И закончилось.

У El corazón del mar еще оставалась одна, почти истаявшая в горячей синеве надежда: на скорость свою да на попутный ветер. Но «Сердцу моря» не везло, точно забрали удачу, отняли и над водами развеяли. Корвет сразу взяли в клещи, отстреливаясь, они потратили все до последнего ядра, и вскоре корабль пылал, словно брандер.[57] Дубовый и тисовый, любимый капитаном и командой, будто родное дитя, El corazón del mar горел и тонул, разбитый артиллерийским залпом с головного судна каперов. Половина команды погибла сразу, а живые завидовали мертвым, мечась по палубам и прыгая за борт. Крепко насолил Испанский Бык англичанам, ох крепко. Били на уничтожение, даже не пытаясь взять корвет в качестве приза.[58]