Дом на краю ночи - Уильям Хоуп Ходжсон Страница 26

солнце стояло у нас с правого борта, хорошо освещая корабль, однако даже корпуса я не рассмотрел толком, ибо он слишком глубоко погрузился в покрывшие море водоросли; впрочем, у меня сложилось бессознательное впечатление, что обшивка судна сильно пострадала от непогоды. В одном месте борт судна как-то влажно поблескивал, но я решил, что это сырая плесень или колония грибка отражает лучи солнца.

Обмениваясь мнениями, мы стали приплясывать от волнения на банках и могли бы опрокинуть шлюпку, если бы боцман в довольно резкой форме не приказал нам сесть. Немного успокоившись, мы позавтракали, но и за едой продолжали говорить о неизвестном корабле.

Ближе к полудню мы подняли и грот, ибо шторм совершенно стих, и снова пошли курсом на вест, чтобы обогнуть травяной выступ, далеко выдававшийся из основной массы водорослей. Миновав его, мы легли на прежний курс и, подняв вместо полугрота кливер, снова помчались «впереди ветра» с довольно значительной скоростью. Но хотя большую часть дня мы шли параллельно травяному полю, находившемуся от нас с левого борта, нам так и не удалось достичь места, где он заканчивался. По пути мы еще трижды видели застрявшие в водорослях гниющие остовы каких-то судов, которые, судя по обводам корпусов, вполне могли принадлежать прошлому веку.

Ближе к вечеру ветер ослабел; теперь мы двигались гораздо медленнее, благодаря чему у нас появилась возможность внимательнее рассмотреть тянувшийся слева плавучий континент. Теперь мы видели, что среди стеблей водорослей и морской травы снуют многочисленные крабы; в большинстве своем они были такими маленькими, что при невнимательном взгляде их можно было и не заметить; не все они, однако, были столь миниатюрными, ибо, привлеченный какой-то возней в траве неподалеку от края плавучего континента, я обратил свой взгляд в ту сторону и увидел огромную клешню очень крупного краба, пробиравшегося куда-то по своим делам. Решив, что столь большое животное может пригодиться в пищу, я указал на него боцману и предложил изловить его. Ветер к этому времени почти совсем улегся, поэтому боцман велел нам вставить в уключины пару весел и медленно подойти кормой к тому месту, где я заметил краба. Сам он взял кусок шкимушгара[81] и крепко привязал к отпорному крюку[82] кусок солонины. Затем сделал из линя затяжную петлю и, свободно накинув на древко крюка, выставил снасть над бортом наподобие рыболовной удочки. В следующее мгновение из воды взметнулась могучая клешня и вцепилась в мясо, и боцман крикнул мне, чтобы я взял весло и концом его сдвинул затяжную петлю вдоль древка вперед, чтобы она захватила краба. Я так и поступил, и несколько матросов дружно дернули за линь, затягивая петлю на нашей добыче. Тотчас боцман приказал нам тащить краба в шлюпку, добавив, что морской рак попался и теперь не уйдет, и поначалу его слова вызвали у нас радостное оживление, однако уже мгновение спустя многие, без сомнения, пожелали про себя, чтобы наша охота вышла менее удачной, ибо животное, почувствовав натянувшуюся веревку, забилось в траве, разбрасывая ее в разные стороны, и мы увидели его целиком. Краб оказался настолько большим, что и представить себе невозможно — не краб, а настоящее чудовище! Нам почти сразу стало ясно, что молодчик нисколько нас не боится — больше того, он даже не попытался вырваться, а, напротив, двинулся к лодке с явным намерением напасть на нас; к счастью, боцман, видя, какой мы подвергаемся опасности, поспешил предупредить ее: перерубив линь взмахом своей сабли, он приказал нам налечь на весла, благодаря чему уже через секунду-другую мы оказались вне досягаемости чудовища, решив впредь не связываться без крайней нужды с подобными существами.

Недолгое время спустя настала ночь; ветер совершенно прекратился, и нас окружила тишина, казавшаяся особенно глубокой после грохота волн и рева урагана, на протяжении почти двух суток терзавших наш слух. Лишь время от времени легчайшие дуновения ночного бриза проносились над мачтой нашего суденышка, и тогда на границе воды и пространства, покрытого плавучей травой, возникали влажный шорох и плеск, которые тревожили меня еще долго после того, как на мир снизошел покой.

Поистине странно, что я — человек, проспавший мертвым сном несколько часов, когда вокруг все ревело и грохотало, — не мог уснуть теперь, когда ночное море дышало тишиной; тем не менее это было так, поэтому я встал и предложил подежурить у рулевого весла, чтобы мои товарищи могли отдохнуть. Боцман не стал возражать, однако, прежде чем отправиться спать, он особо предупредил меня, чтобы я держался подальше от плавучих водорослей, ибо шлюпка хотя и медленно, все же двигалась вперед, а напоследок велел мне немедленно разбудить его, если произойдет что-то непредвиденное. И почти сразу после этого он уснул, как еще раньше уснули все наши товарищи.

Почти до полуночи я просидел на планшире и, крепко держа рулевое весло под мышкой, до боли в глазах вглядывался в ночную тьму и прислушивался, ибо место, в которое мы попали, было поистине странным. Да, мне приходилось слышать о морях, где вода сплошь покрыта толстым слоем плавучих водорослей — о морях, где нет течений и где не бывает ни волнения, ни приливов, — однако мне и в голову не приходило, что в своих странствиях я когда-нибудь окажусь в подобном месте, ибо был уверен, что все это выдумки, плоды фантазии и в действительности таких морей не существует.

Незадолго до рассвета, когда небо было еще довольно темно, меня напутал внезапный громкий плеск, раздавшийся среди травы в паре сотен ярдов от шлюпки. Когда же я вскочил на ноги и повернулся в ту сторону, не зная, чего мне следует ожидать в следующий миг, из темноты над бесконечными пространствами морской травы до меня вдруг долетел протяжный, мрачный вопль. Потом снова наступила тишина, и как я ни прислушивался, не услышал больше ни звука; я уже собирался сесть снова, когда где-то очень далеко над равниной водорослей вспыхнул какой-то крошечный огонек.

Увидев свет в столь унылом и пустынном месте, я был до того потрясен, что некоторое время не мог сдвинуться с места; наконец пришел в себя и, наклонившись, принялся будить боцмана, ибо мне показалось, что ему следует знать об этом странном явлении. Боцман тоже долго вглядывался в темноту, потом объявил, что, похоже, различает освещенный огнем борт какого-то судна; он, впрочем, тут же усомнился в своих словах, а