Юрий Бурносов - Чудовищ нет Страница 26

– Да тут контрольная. Ладно, пес с ней… А чего Лорка не пришла?

– Откуда ж я знаю?

– А-а… А то я подумал, вдруг она тоже у тебя? И вы вместе на школу забили и барахтаетесь. Чо, я бы с удовольствием – вместо контрольной у Чучундры…

Он заржал, а я даже не обиделся. Чего уж тут обижаться. Вот только я один, никакой Лорки рядом нет…

– Так чего забил-то? А? Напился, может? Я из вестибюля звоню, перемена, не слышно ни хрена… Чего орешь, урод?! – Это уже не мне. – Может, я зайду на обратном пути? – Это уже опять мне. – Пивка могу захватить. Холодненького. Холо-одненького! Прикинь, а?

– Давай. Только перезвони, когда будешь выходить.

– Ага. Давай держись там.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГОД 1880-й

И пусть из нас никто не пьет

За новый, в мир грядущий год.

Идет с закрытым он лицом,

С неведомым добром и злом,

Не разглашая наперед,

Какое знамя он несет.

1

Выйдя из вагона, Иван Иванович Рязанов увидал все то, что ожидал увидеть еще в дороге. Маленькое зеленое здание станции, подле зеленый же домик, крашенный явно краденой станционной краскою, вокруг домика в изобилии пыжатся георгины, на заборе – петух, а под забором, как водится, – свинья с поросятками.

В вагоне Рязанов чрезвычайно устал. Напротив него разместился тщедушный почтовый чиновник с огромным семейством, кое плакало, дралось между собою, гадило, неопрятно кушало, устраивало свалки прямо на полу, а жена чиновника, чахоточная женщина, с мелким убогим лицом и желтыми болезненными волосами, лишь оглядывала происходящее с ужасом и изредка говорила:

– Ах, что же вы, дети? Оставьте! Оставьте! Полно вам шалить! Сейчас позову городового!

И безжалостно шлепала при этом голозадого младенца, который шалил куда менее своих братьев и сестер, но за неподвижностью своей вынужден был за них отдуваться, как это обыкновенно и бывает с увальнями. Рязанову припомнился такой же вот толстоморденький и медлительный гимназический товарищ Мишенька Лебедев, пошедший затем по армейской части и, кажется, уже дошедший до капитана.

– Вот розгою! – напугал детишек мастеровой, ехавший на соседней лавке с кожаным сундучком в охапке. Дети принялись плакать, а мать – утешать их со свойственной всем матерям нелогичностью, как будто и не она звала только что городового. Сам многосемейный чиновник-отец с печалью взирал в окно и не желал обращать ни малейшего внимания на выходки чад, а после и вовсе вышел в тамбур.

Городовой не пришел застращать шалунов, и к станции Рязанов прибыл с жуткой головной болью и полнейшим отвращением к детям самого разного пола и возраста.

Стоянка была недолгой: ударили в колокол, поезд дернулся, адски загрохотал железными сочленениями, паровоз загудел и поволок состав прочь, в лес, где терялась узкая рельсовая тропинка Рязанов же взял саквояж – артельщиков поблизости не наблюдалось, да и откуда им тут быть – и зашагал к станции.

Когда и как добраться к Миклашевским, он еще не решил и не исключал возможности заночевать в городке, каковой, он знал доподлинно, был всего-то в пол-версте к северу. Однако прежде не мешало хоть немного перекусить в станционном буфете. Дело в том, что дорогою Иван Иванович вовсе ничего не кушал – ехал на пустой желудок, дабы избежать забот с естественными отправлениями организма. Рязанов желал думать, что рано или поздно кто-нибудь многоумный построит вагоны с ватерклозетами, но пока таковых в местном поезде, к сожалению, не имелось.

По пути к буфету, подле сваленных кучею старых шпал, от которых отвратно пахло смазкою, сидел старый жид с седыми пейсами, в немыслимом лапсердаке, блестевшем от многолетних напластований жира, что цыганское монисто. Жид торговал мышеловками. Торговлею, впрочем, это язык назвать не поворачивался: старик попросту сидел, понуро глядя на носки своих стоптанных башмаков, и весь вид его, а особенно поникший огромный нос и длинная борода, вызывал несказанную жалость. Оттого, наверное, – а еще и потому, что мышеловки, как ни крути, были сработаны знатно и с выдумкою, – Рязанов купил одну и удалился, про себя сетуя на бездарный перевод денег.

Буфет оказался премерзкий: с вареными куриными яйцами, заветренной семгою, икрою в розеточках и неизменным заливным; рейнвейн оказался черт знает откуда, и один лишь шустовский коньяк внушил Ивану Ивановичу доверие, после чего он заказал рюмочку, взявши в качестве закуски наименее дрянной с виду бутерброд с икрою…

– Недели две тому в окрестностях объявился шалый медведь, который задрал двоих мужиков и корову, – с ажитацией во взоре рассказывал двум не лишенным приятности дамам тщедушный молодой человек; часто откусывая от эклера, он делал страшные глаза и говорил: – Не поверите, головы им поотрывал напрочь!

Дамы ахали и послушно пугались. Рязанов выразил надежду, что медведя непременно застрелят, но молодой человек возразил, заметив со значительностью, что леса здесь преогромные и медведя того еще поди найди.

– Вы, я вижу, здешний; не подскажете ли, милостивый государь, с какой оказией проехать мне нынешним вечером в усадьбу Миклашевских? – спросил случайного знакомца Иван Иванович.

– Не поздно ли? Впрочем, совсем недалеко от вокзала, в той вон стороне, есть постоялый двор, и там я видал мужиков с телегами; что бы вам спросить у них, не в ту ли сторону кто едет? Ежели, конечно, не побрезгуете…

Саженях в ста от вокзала в самом деле обнаружился постоялый двор, наполненный народом. Как понял Рязанов, то были в основном покупатели и продавцы дров, приказчики, приемщики и возчики. Немудрено, что пространство за станцией было сплошь завалено дровами, а на путях стояла вереница дровяных вагонов. Лес, который до сих пор не имел никакой цены, пошел в ход, и на этом помещики – владельцы лесов, среди которых был тот же Афанасий Адамович Миклашевский, изрядно поправили свои дела. Рязанов полагал, что дрова дают хорошую возможность продержаться добрый десяток лет даже тем, кто ведет хозяйство исключительно агрономное; те же, что поблагоразумнее, продав леса, купят билетики и будут жить процентами, убедившись, что не господское совсем дело заниматься сельским хозяйством. Ибо, несмотря на капиталы, приплывшие по железной дороге, хозяйство-то в целом нисколько не улучшилось, потому что одного капитала для того, чтобы хозяйничать, явно недостаточно…

По счастью, оказалось, что один мужик едет в нужную сторону и подвезти барина считает за удачу. Устраиваясь поудобнее на соломе, сверху которой приятно случившийся автомедонт постелил неожиданно чистую ряднину, Рязанов спросил, не боится ли тот часом медведя.