Олег Маркеев - Таро Люцифера Страница 26

Трофимыч услужливо поднес раскуренную сигаретку без фильтра.

— Уф, — с облегчением выдохнул дым Корсаков. — Спасибо, выручил. Ты иди, Трофимыч. Я дальше сам.

Трофимыч пошарил по карманам, вытащил смятую пачку «Примы» и положил Игорю под руку.

— Вот еще тебе. Ну, давай, лечися.

Уже с порога он, оглянувшись, добавил:

— Только не помирай, паря, ладно?

— Постараюсь, — усмехнулся Игорь.

И тут же охнул от выстрела боли в груди. Сразу же захотелось умереть. Не столько от боли, сколько от тоски и безысходности.

Корсаков ничком упал на матрас. Свернулся в калачик и забылся полуобморочным, тревожным сном.

Из окна сквозило, и он, выпростав руку, притянул к себе валявшийся возле матраса плащ, заворочался, пытаясь натянуть на себя.

Пальцы попали в карман. Он машинально пошарил.

И обмер. Сон испарился, оставив в голове тяжелый перегарный смог.

Корсаков вытащил руку из кармана и поднес находку к глазам.

Раскатал свернутую в трубочку зеленую бумажку. Осторожно, еще не веря в чудо, положил стодолларовую купюру на пачку «Примы».

Просчитав в уме все возможные варианты, нашел простое объяснение этому чуду.

— Папаша, за такую дочь я прощаю вам все, — прошептал Корсаков.

Он почувствовал, как в тело медленно возвращается жизнь. Даже боль от побоев стала вполне терпимой.

У метро «Арбатская» он обменял сто долларов. В «Новоарбатском» купил целый пакет еды, ящик пива для себя и бутылку водки Трофимычу за заботу.

В бомжатском общежитии никого не было, наверное, все ушли на вечерний промысел. Игорь отнес провизию в свою комнату. Посмотрел на разгром, махнул рукой: ни сил, ни желания наводить порядок не было. Рассовал по карманам плаща три бутылки пива, отломил полпалки копченой колбасы, взял сдобную булку. Спустился во двор и уселся на остов скамейки.

Корсаков грелся в теплых лучах солнышка и потягивал пиво. Со стороны могло показаться, кайфует человек. Устроил себе маленький праздник.

А пил он без особой охоты и удовольствия, исключительно в лечебных целях: после суточной пьянки, с мордобоем в финале, так просто не оклемаешься. Возраст не тот, здоровье не то. Это в двадцать лет неделю пьешь — день пластом лежишь, а теперь наоборот: день пьешь — три валяешься.

«Не прибедняйся, — поправил он сам себя. — И моложе мужики, после таких звездюлей, лежали бы в реанимации под капельницей. А ты вот, пивком оттягиваешься».

Через двор прошла веселая компания. Двое задержались под аркой и, не обращая внимания на Корсакова, помочились на стену.

Он лишь пожал плечами. Бывает. Иной раз и парочка забредет. Условий во дворе никаких, даже прилечь не на что, но было бы желание…

Откупорил новую бутылку, отхлебнул пива и закрыл глаза.

Копаться в помойке собственной души было не в правилах Корсакова. Но время от времени полезно наводить порядок даже в бомжатнике. И он стал выуживать из памяти один образ за другим и раскладывать в ряд. Получалась картинка весьма неаппетитная. Но что уж поделать, когда все — твое, собственной дурю нажитое.

Сеанс психоанализа прервал бодрый голос:

— Привет живописцам!

Корсаков прищурился, разглядывая вошедшего во двор мужчину.

— А-а. Здравия желаю, Сергей Семенович!

Сергей Семенович Федоров — местный участковый, чуть косолапя подошел к Игорю, пожал руку и устроился напротив на ящике. Сняв фуражку, вытер платком вспотевший лоб с залысинами, снял галстук-самовяз и расстегнул пару пуговиц на форменной рубашке.

— Уф, упарился. Пока весь район обойдешь, ноги до задницы сотрешь.

— Пивка не желаете? — предложил Корсаков.

— Пиво службе не помеха. — Федоров сковырнул о скамейку пробку и надолго присосался к горлышку.

— Ох, хорошо! — Он оторвался от бутылки.

— Колбаски?

— Можно. — Участковый отломил от палки половину, захрумчал, мерно работая челюстями. — А ты вчера утром, вроде, без синяков был. Когда успел?

— Проснулся сегодня, а они уже есть.

— У себя проснулся?

Корсаков кивнул.

— Ну-ка, покажи, как тебя разукрасили.

Игорь сдвинул на затылок шляпу, открыв лицо. Федоров осмотрел синяки.

— Звезданули, похоже, ногой. Как пишут в наших протоколах: «удар нанесен тупым твердым предметом».

— Ага, по тупому твердому предмету! — Корсаков улыбнулся и постучал пальцем по виску.

— Зубы, вижу, целы. А вот сосудики в глазу полопались. Печень не отбили?

— Вот, — Игорь приподнял бутылку с пивом. — Проверяю.

Участковый укоризненно покачал головой.

— Что ж ты один на этих быков попер, а, Игорек?

— Вы, похоже, все знаете.

— Работа такая, — усмехнулся участковый.

— Не поделитесь информацией, Сергей Семенович? Папаша мне не представился. Не сложилось. А знать хочется, кому на мозоль наступил.

Федоров сделал глоток, выдержал солидную паузу.

— На крутого человека ты нарвался, Игорь. Что-то там по финансам, помощник депутата, вась-вась с нашим министром и с авторитетами знается. Полный комплект, короче. Хоть сейчас твой труп описывай.

— Вот и я удивляюсь, что еще жив. Вадик, кстати, пропал.

Федоров хохотнул, дрогнув пивным брюшком.

— Ха, нашел о ком переживать! Этот сучонок, пока тебя по полу катали, стреканул, как в жопу ужаленный. Прибежал ко мне, в опорный пункт, ха, типа политического убежища просить.

— Надеюсь, вы его не сдали?

— Кому он вперся? — презрительно скривился Федоров. — Сейчас толчки чистит. Приют, значит, отрабатывает.

— Живой, значит… Ну и слава Богу. Скажите честно, нас за этот бардак выселят?

— Пока команды не было. Но начальник мне уже вдул арбуз в соответствующее место. — Федотов почесал мясистый зад. — Так что, штраф с вас, родимые, за нарушение общественного порядка.

— Само собой, — кивнул Корсаков.

— С учетом обстоятельств, по двойному тарифу, — добавил участковый.

Корсаков прикинул в уме, что оставшихся в кармане денег хватит даже не тройной тариф. Но решил, что раз в жизни пошла черная полоса, то деньги лучше пока попридержать.

«Завтра может стать еще хуже, чем сегодня. Хотя и сегодня можно уже с чистой совестью вешаться».

— Ладно, на днях отдам. Лишь бы не выселяли.

— Кому вы сдались! — Участковый махнул рукой. — Вот если дом купят, тогда выгоним — деваться некуда.

— Это нам деваться некуда.

Новую дыру найдете. Вас, как тараканов, хоть дустом трави, все одно не вытравишь.

«Не ночевал ты в подъездах, любезный, — угрюмо подумал Корсаков. — Не знаешь, что если нет четырех стен вокруг, то жизнь тебя запинает до смерти. Чувствуешь себя улиткой без скорлупы. Беззащитным слизняком. И как на врата рая молишься на подъездную дверь без кодового замка. То еще сволочное изобретение! И если сподобился в четыре стены заползти и мирок себе надышать и обогреть, то лучше, чтобы вперед ногами из него вытащили. Чем пинком в зад — на улицу».