Кристофер Мур - Грязная работа Страница 27

Иногда на таких прогулках Чарли целыми кварталами думал только о Рэчел и так погружался в воспоминанья о ее глазах, ее улыбке, ее прикосновении, что вписывался прямо в людей. А бывали разы, когда люди сталкивались с ним — и даже не умыкали бумажник и не говорили «прошу прощения», как разумелось бы само собой в Нью-Йорке: в Сан-Франциско это значило, что Чарли близок к сосуду, который следует изъять.

Один он нашел — бронзовую каминную кочергу, выставленную за дверь вместе с мусором где-то на Русском холме. В другой раз он заметил сияющую вазу в эркере викторианского особняка на Северном пляже.

Чарли собрал в кулак все мужество и постучал в дверь, а когда ему открыла молодая женщина, и вышла на крыльцо поискать гостя, и остолбенела, никого не найдя, Чарли проскользнул мимо нее в дом, схватил вазу и выскочил через боковой выход, не успела хозяйка зайти обратно, — сердце у него колотилось барабаном войны, адреналин шипел в крови, как гормональная карусель с кувырками.

Тем утром, возвращаясь к себе в лавку, Чарли — с немалой иронией — поймал себя на том, что никогда не чувствовал в себе столько жизни. Пока не стал Смертью.

Каждое утро Чарли разнообразил свои прогулки. По понедельникам на заре ему нравилось ходить в Китайский квартал, когда привозили товар: ящики с морковкой, салатом, брокколи, цветной капустой, дынями и кочанами десятка разновидностей. Все это выращивали в Центральной долине латиносы, а потребляли в Китайском квартале китайцы; в руках белых плоды земли задерживались ровно настолько, чтобы успели извлечься питательные дензнаки.

По понедельникам свежий улов привозили рыбацкие компании — обычно крепкие итальянцы, чьи семейства занимались этим по пять поколений; они вручали добычу непроницаемым китайским торговцам, чьи предки и сто лет назад покупали у итальянцев рыбу с фургонов на конной тяге. По тротуару перемещалась всевозможная живая и недавно живая рыба: люциан, скумбрия и палтус, морской окунь, морской налим и желтохвост, тихоокеанский омар без клешней, дандженесский краб, жуткий морской черт из глубин океана, где никогда не светит солнце, — саблезубый и с одиноким шипом на голове, где мерцает приманка для добычи. Чарли завораживали твари из самых глубин: большеглазые кальмары, каракатицы, слепые акулы, засекающие добычу электромагнитными импульсами, — существа, что никогда не видели света.

Они наводили Чарли на мысли о тварях из Преисподней, с которыми ему предстояло столкнуться. Ибо даже привыкая к ритму появления имен на тумбочке у кровати, к сосудам души, возникающим где ни попадя, к налетам воронов и нисхожденьям теней, он неизменно ощущал Преисподников под мостовой, когда миновал ливнесток. Иногда слышал, как они там перешептываются и быстро замолкают в те редкие мгновенья, когда на улице становится тихо.

Прогулки по Китайскому кварталу на заре стали для Чарли неким опасным танцем: никаких задних дверей или переулков для выгрузки там не было, и весь товар передавался по тротуару.

И хотя до сих пор Чарли особо не нравились ни опасности, ни танцы, он полюбил играть партнера тысяч крохотных китайских бабусь в черных тапочках или пластиковых туфлях мармеладных оттенков: бабуси сновали от одного торговца к другому, жали, нюхали, колотили, искали самое свежее и лучшее для своих домашних, гнусаво блямкали приказами и вопросами на мандарине, и все время — в секунде или на волосок от гибели под тушами, огромными дыбами свежих уток или ручными тележками с пагодами ящиков, где возили живых черепах.

Ни единого сосуда на своих китайских прогулках Чарли еще не изъял, но он был готов — сам вихрь времени и движенья предсказывал, что однажды туманным утром чья-то бабуся поставит свои дурацкие, как мычание, тапки в угол.

Однажды утром, исключительно тренировки ради, Чарли схватил баклажан, к которому тянулась ошеломительно морщинистая гражданка, но та не стала вырывать овощ у него из рук неким таинственным приемом кунг-фу, как он рассчитывал, а посмотрела ему в глаза и качнула головой — дернула едва заметно, а может, и тик у нее, однако выглядело красноречивее некуда.

Чарли расшифровал так:

«О Белый Дьявол, ты не желаешь похищать у меня сей лиловый плод, ибо я лучше тебя на четыре тысячелетия предков и цивилизации; мои деды строили железные дороги и копали серебряные рудники, мои родители пережили землетрясение, пожар и общество, где сама китайская моя сущность была объявлена вне закона; я мать десятка детей, бабка сотни внуков и прабабка легиона; я рожала младенцев и обмывала покойников; я история, муки и мудрость; я Будда и дракон; так что, хуаидан, убирай руку с моего баклажана, пока рука эта еще твоя».

И Чарли отпустил. И она ухмыльнулась — самую чуточку. Три зуба.

И Чарли себя спросил: если ему выпадет изымать сосуд у кого-нибудь из этих хрычовок Хроноса, справится ли он? И ухмыльнулся ей в ответ.

И попросил номер телефона, который потом отдал Рэю.

— Вроде славная такая, — сказал он.

— Зрелая.

Иногда прогулки заводили Чарли в Японский квартал, где он проходил мимо самой загадочной лавки в городе — «Ремонт обуви „Невидимый башмак“» — Чарли все собирался как-нибудь зайти, но еще не вполне освоился с гигантскими воронами — своими противниками из Преисподней, — а также с тем, что он теперь Торговец Смертью, и не был уверен, что готов к невидимым башмакам, тем паче если их нужно ремонтировать. Он частенько пытался заглянуть внутрь сквозь японские иероглифы на витрине, только ничего не видел, что, само собой, ничего и не значило. Он просто не был готов. Но в Японском квартале располагался зоомагазин («Дом приятных рыбок и хомячков»), где Чарли покупал рыбок для Софи и куда вернулся, чтобы заменить шестерых телеадвокатов на шестерых теледетективов, — и все они одновременно тяпнули Большую Пилюлю Снотворного неделю спустя.

Чарли просто обезумел, когда обнаружил, что его малютка-дочь до опупения пускает слюни перед аквариумом, где плавает больше дохлых детективов, чем на кинофестивале нуара, тут же спустил всю шестерку в унитаз — после чего пришлось вантузом извлекать застрявших Магнума и Манникса [33]— и дал себе клятву в следующий раз подбирать для своей малышки более стойких зверушек.

Однажды днем он выходил из «ДПРХ» с плексигласовым хабитатом и парочкой крепких морских свинок и столкнулся со своей работницей Лили, которая держала путь в кофейню на Ван-Несс, где планировала встретиться с подругой Эбби на предмет мрачных раздумий, пришпоренных порцией-другой латте.

— Эй, Лили, как дела? — Чарли пытался выглядеть вполне обыденно, но понимал: неловкость, коя воцарилась между ним и Лили в последние месяцы, ничуть не смягчается тем фактом, что она видит его посреди улицы с ящиком, набитым грызунами.