Вера Крыжановская-Рочестер - Дочь колдуна Страница 28

Я был опять в мавританском дворце, но он не был кучей мусора, как наяву; нет, он стоял во всем своем прежнем великолепии. Вокруг бассейна раскинуты были цветники; вдоль сводчатой галереи стояли низкие диваны, крытые парчою, и манили к отдохновению; описать же роскошь большой залы и соседних комнат я отказываюсь; это был сказочный дворец из «Тысячи и одной ночи». Сон этот произвел на меня глубокое впечатление, а когда я рассказал его дон Диего, он подтрунил надо мною и сказал, что должно быть «дух развалин» околдовал меня.

Чтобы отвлечь от археологического бреда, он повез меня к знакомой даме, у которой мы часто бывали. Донна Розарита де Ройяс-и-Монтеро была прехорошенькая вдовушка лет тридцати, но с несколько сомнительной репутацией. Она была, по-видимому, богата, принимала много, но общество у нее было смешанное и состояло почти исключительно из мужской молодежи. У нее также много играли и преимущественно в азартные игры. Теперь-то я понимаю, что у нее был один из тайных игорных притонов, какие имеются во всех больших городах. Дон Диего был завзятый игрок; но, признаюсь, и для меня партия в карты составляла приятное развлечение, только я избегал крупной игры ввиду ограниченности моих средств. Однако понемногу я забыл осторожность и увлекся, а так как мне удавалось много выигрывать, то я становился все смелее и пагубная страсть овладевала мною все более и более. У донны Розариты я часто встречал молодого человека, внушавшего мне непреодолимую антипатию; а между тем он был почти постоянным моим партнером. Дон Евзебио Гомец был довольно красивый юноша; но в его впалых глазах таилось что-то подозрительное и лукавое, отталкивавшее меня от него. После временной удачи в картах счастье изменило мне, и я стал проигрывать. Следовало бы, конечно, остановиться; но пагубная надежда всякого игрока «отыграться» завлекла меня. Однажды вечером я вернулся домой особенно нервным и лихорадочно взволнованным, – у меня явилось подозрение, что дон Эвзебио плутует в игре, но поймать его я не мог. Я лег сильно расстроенный и приснился мне сон, еще более странный, чем первый, виденный мною.

Как и в первый раз, я очутился в мавританском дворце. Полная луна заливала светом огромное великолепное здание, которое крытой галереей со сводами, украшенными словно кружевной резьбой, примыкало к большой, уцелевшей еще башне. Сам я находился в саду, но был в мавританском одеянии. Как сейчас, вижу я на себе парчовый кафтан вишневого цвета с золотыми разводами и рубиновыми пуговицами, широкий белый шелковый пояс, за который заткнут кинжал с резной ручкой, и висевшую сбоку кривую саблю. Рука моя покоилась на рукоятке оружия, и я слышал, как ножны волочились со скрипом по песку аллеи. Но самым странным было ясно сознаваемое чувство двойственности. Я был одновременно и Ведринским и еще кем-то, чье имя ускользало от меня, но я знал, что это я же. Я медленно прохаживался, вдыхая удушливый запах цветущих апельсинных дерев и роз. Выйдя из тенистой аллеи, я очутился около бассейна, как вдруг до слуха моего донесся чей-то глухой крик. Я обежал водоем, струи которого скрывали от меня дворец, и увидел человека, бегом спускавшегося по ступеням боковой лестницы. Он нес на руках отбивавшуюся женщину, голова которой была окутана покрывалом. Лица ее не было видно, кричать она не могла более, так как несший ее человек закрывал ей рот рукою, а между тем я чувствовал, что похищаемая – моя, ныне покойная невеста, Елена. Что она умерла, – про это я совершенно забыл в ту минуту. Я мигом бросился на похитителя, и между нами завязалась борьба. Такой ярости, такого ожесточения я никогда не испытывал в действительности. Проклятия сыпались вместе с ударами. От всех этих речей у меня сохранилось одно воспоминание, что похититель назывался Абдалла, а меня он звал Гассаном. Женщина воспользовалась нашей борьбой и убежала, причем вуаль с нее спала, и я увидел Елену, или похожую на нее; возможно, что ее наружность изменил бывший на ней мавританский костюм. Впрочем, я не имел времени рассмотреть, потому что Абдалла ожесточенно напал на меня; но я оказался, вероятно, искуснее его. Отскочив назад, я обнажил саблю и нанес ему страшный удар. Голова моего противника, срезанная как спелая дыня, слетела на землю, подскочила и застряла на ступени лестницы. Луна осветила перекошенное судорогой лицо с широко открытыми глазами, смотревшими на меня ужасающим взглядом. И это искаженное лицо было лицом… дона Эвзебио!..

Я проснулся, обливаясь холодным потом; но, как и подобает «интеллигентному» человеку и скептику, я не придал никакого значения своему сну, уверив себя, что «вероятно» вчерашний проигрыш, в связи с подозрением против дона Эвзебио, и вызвали этот странный кошмар. Вечером, не внимая доводам рассудка, я отправился к донне Розарите. Игорный стол, как магнит, притягивал меня, но я утешал и извинял себя тем, что было необходимо разоблачить дона Эвзебио. По обыкновению он был моим партнером, и я проиграл порядочно; но в этот раз я зорко наблюдал за ним и поймал его руку, когда он сплутовал. Произошел скандал. Несмотря на очевидность плутни, он отрицал вину; а в публике одни дер жали его сторону, другие мою, и история кончилась вызовом на дуэль со стороны дона Эвзебио, объявившего, что только кровь может смыть нанесенное его чести оскорбление.

Дуэль произошла на другой день в развалинах мавританского дворца, как наиболее пустынном и отдаленном месте. По выбору дона Эвзебио мы дрались на шпагах.

Я не особенно владел этим оружием, но в тот день, – не знаю откуда, – у меня явилась замечательная ловкость, а когда Эвзебио, с бешенством нападавший, ранил меня в грудь, я неожиданно ощутил то самое бешенство, которое испытал во сне. Я проворно выбил шпагу из рук противника, и проткнул ему насквозь горло. Я видел, как его лицо омерзительно исказилось и… лицо это, перекошенное судорогой, с широко раскрытыми глазами, показалось мне лицом Абдаллы. Более я уже ничего не видел, потому что лишился затем сознания и провалялся в постели более трех недель; рана в грудь задела легкое и жизнь моя была в опасности. Но я был юн и силен, а потому оправился скорее, чем можно было думать. Расстроились только нервы: меня преследовала смутная тревога и гнетущая тоска по игорном столе.

Дон Диего и прочие приятели усердно навещали меня и рассказывали, что открылись всякого рода пакости покойного Эвзебио, и все счастливы избавиться от него, а меня ждут с нетерпением у донны Розариты. Оправившись, я решился однажды вечером съездить к г-же де Ройяс-и-Монтеро, которая еще утром прислала мне очень любезную записку.

Я кончал одеваться, как вдруг увидел стоявшего у двери… дона Эвзебио. Он держал в руке окровавленную карту, а лицо его выражало чисто дьявольскую злобу. Я протер глаза в уверенности, что это – галлюцинация. Но нет, – фигура все стояла на прежнем месте; капли крови сочились из раны в горле, а карта, которую он продолжал показывать мне, была туз пик, та самая, что я выхватил у него, когда раскрыл его шулерство. Охваченный неприятным чувством, я зажмурился, а когда взглянул снова, то видение уже исчезло. Я принял успокоительных капель и решил серьезно лечить нервы. Очевидно, слабость после болезни давала еще себя чувствовать. Мне даже не приходило в голову, что возможно действительное появление призрака… Однако, поднимаясь на лестницу квартиры донны Розариты, я вдруг снова увидел в темном углу рожу Эвзебио; он, казалось, издевался надо мной и, оскалив зубы, показывал окровавленную карту. В негодовании я отвернулся; эти «галлюцинации» становились положительно невыносимыми.