Стивен Кинг - Бессонница Страница 28

— Уже пустой, — прокомментировал Мак-Говерн. — Ты пропустил, когда они ввозили в дом полный.

Второй молодой человек, тоже в комбинезоне, вышел через парадную дверь. Он на секунду замер на крыльце, держась за дверную ручку очевидно, беседуя с кем-то, находящимся внутри, — затем, захлопнув дверь, легко сбежал на подъездную дорожку. Он подоспел как раз вовремя, чтобы помочь своему коллеге погрузить тележку с баллоном в фургон.

— Кислород? — спросил Ральф. Мак-Говерн кивнул.

— Опять миссис Лочер?

Мак-Говерн снова кивнул, наблюдая, как работники медицинской службы захлопнули дверцы, а затем спокойно продолжили свой разговор в сгущающихся сумерках.

— Я ходил в школу вместе с Мэй Лочер. В Кардвилле, родине храбрецов и коров. В последнем классе нас училось только пятеро. В те дни она была девочка что надо, а приятели вроде меня были известны как «немножко голубые». Да, в те удивительно древние времена радость заключалась в возможности своими руками украсить рождественскую елку, а потом как можно красочнее рассказать об этом.

Ральф не отводил взгляда от своих ладоней, испытывая неловкость и полностью потеряв дар речи. Конечно, он знал, что Мак-Говерн гомосексуалист, знал уже очень давно, но Билл прежде никогда не заговаривал об этом. Жаль, что Билл не приберег подобное признание на другой день… Предпочтительно на такой, когда Ральф не чувствовал бы себя так, словно в голове у него вместо мозгов опилки.

— Это было тысячу лет назад, — сказал Мак-Говерн. — Кто бы мог подумать, что теперь нас обоих прибьет к Гаррис-авеню.

— У нее эмфизема, верно? Кажется, я так слышал.

— Да, одна из тех болезней, которые никогда не проходят. Старение не такая уж приятная штука.

— Да уж, — согласился Ральф, а затем его ум с неожиданной силой донес всю правду сказанного. Он подумал о Кэролайн и об охватившем его ужасе, когда он, вернувшись домой в промокших туфлях, увидел ее лежащей в проеме кухонной двери… Почти на том же месте, где стоял он во время телефонного разговора с Элен. Встреча с Эдом Дипно была ничто по сравнению с ужасом, который он испытал в тот момент, будучи почти уверенным, что Кэролайн мертва.

— Прежде кислород для Мэй привозили раз в две недели, — заметил Мак-Говерн. — Теперь же они приезжают по понедельникам и четвергам, как часы.

Иногда я навещаю ее. Читаю ей скучные женские журналы, но чаще мы просто разговариваем. У нее ощущение, будто легкие забиты соломой. Теперь уже недолго осталось. Однажды, приехав, вместо пустого баллона из-под кислорода они поместят в фургон Мэй. Затем отвезут ее в Дерри-Хоум, а это означает конец.

— Виной тому сигареты? — спросил Ральф. Мак-Говерн одарил Ральфа таким не свойственным его простому, откровенному лицу взглядом, что Ральф не сразу уловил в нем презрение.

— Мэй за всю свою жизнь не выкурила ни одной сигареты.

Она расплачивается за двадцать лет работы на красильне в Коринне и еще двадцать в качестве сортировщицы на фабрике в Ньюпорте. И дышать она пытается через хлопок, шерсть и нейлон, а не через солому.

Двое молодых людей из медицинской службы забрались в свой фургон и уехали.

— Мэн — это северо-восточный оплот Аппалачей, Ральф. Многие не понимают, но это так — и Мэй умирает от болезни Аппалачей. Врачи называют ее «текстильное легкое».

— Какой ужас! Кажется, Мэй много значит для тебя.

Мак-Говерн резко рассмеялся:

— Нет. Я навещаю ее, потому что она — последнее зримое напоминание о моей загубленной юности. Иногда я читаю ей вслух, и мне всегда удается проглотить одно-два овсяных печенья, которыми она меня потчует, но дальше этого дело не идет. Мотивы моей заботы вполне эгоистичны, уверяю тебя. "Вполне эгоистичны, — подумал Ральф. — Какое странное сочетание.

Вот уж истинно фраза Мак-Говерна".

— Ну да Бог с ней, с Мэй, — продолжал Мак-Говерн. — Всех американцев волнует другой вопрос: что мы будем делать с тобой, Ральф? По всей видимости, виски не помогло?

— Нет, — вздохнул Ральф. — Боюсь, нет.

— А ты выдерживал пропорцию?

Ральф кивнул.

— Что ж, тебе нужно что-то делать со своими мешками, иначе ты никогда не завоюешь прекрасную Луизу. — Мак-Говерн вгляделся в лицо Ральфа и вздохнул. — Не смешно, правда?

— Да уж. Сегодня был тяжелый день.

— Извини.

— Ничего.

Они немного посидели в дружелюбной тишине, наблюдая за передвижениями по обозримой части Гаррис-авеню. Трос девчушек играли в классы на стоянке возле «Красного яблока». Миссис Перрин, стоя рядом словно грозный часовой, наблюдала за ними. Мимо в повернутой козырьком назад кепке с надписью «Ред сокс» <Бейсбольная команда.>, подпрыгивая в такт музыке, доносящейся из наушников старенького плейера, прошел паренек. Перед домом Луизы двое ребятишек пинали консервную банку. Лаяла собака. Женский голос звал Сэма и его сестру идти домой. Это была обычная уличная серенада, не больше и не меньше, но Ральфу все эти звуки казались странно фальшивыми. Наверное, потому, что в долгие часы своего бдения он привык видеть Гаррисавеню пустынной.

Ральф повернулся к Мак-Говерну:

— Знаешь, о чем я подумал, увидев тебя в «Красном яблоке» сегодня днем? Несмотря на все, что происходило в этот момент?

Мак-Говерн покачал головой.

— Я размышлял над тем, куда девалась твоя панама. Без нее ты выглядишь как-то странно. Словно неодетый. Итак, давай выясним, куда ты ее подевал, сынок?

Мак-Говерн потрогал свой аккуратный седой зачес — сквозь сильно поредевшие, тонкие, как пух, волосы просвечивал розовый череп.

— Не знаю, — ответил он. — Утром я не нашел ее. Обычно я оставляю панаму на столике у входной двери, но сегодня ее там не оказалось.

Наверное, я оставил панаму в другом месте, точное расположение которого абсолютно вылетело у меня из головы. Еще пару лет, и я буду разгуливать в одних трусах, потому что не смогу вспомнить, куда подевал брюки. И все это часть великолепного эксперимента со старением, ты согласен, Ральф?

Ральф с улыбкой кивнул, подумав, что из всех известных ему пожилых людей — а знал он их не менее трех дюжин, — Билл Мак-Говерн больше всех подшучивал над старостью. Казалось, он относился к своей туманной юности и давно минувшей зрелости, как генерал к парочке новобранцев, бежавших с поля боя. Однако Ральф не собирался говорить что-либо вслух. У каждого свои причуды, просто театрально демонстрируемая болезненность по отношению к старости — одна из характерных черт Мак-Говерна.

— Я сказал что-то смешное? — спросил Мак-Говерн.

— Прости?

— Ты улыбался, и я подумал, что сказал что-то смешное. — В голосе Билла звучала обида, тем более удивительная для человека, только что подкалывавшего соседа насчет хорошенькой вдовушки, но Ральф напомнил себе, что у Мак-Говерна тоже был трудный денек.