Виталий Вавикин - Отель «Голубой горизонт» Страница 28

Карьера. Отец Джина, Оскар Рэмси, был известным журналистом, и эта известность всегда витала над головой Джина, как занесенный топор палача. Возможно, именно поэтому Джин поступил на курсы журналистики. Возможно, именно поэтому ему всегда прочили звездную карьеру. Когда Джин заканчивает обучение, они почти не общаются с отцом, но именно отец помогает своему сыну устроиться в «Нью-Йорк Пост». И снова сравнения. И снова авансы и похвалы. Джин молод, талантлив. У него есть правильный взгляд на изнанку вещей. Его статьи появляются на первых полосах газет довольно часто, чтобы привыкнуть к этому. Его девушкой становится известная певица с Бродвея Роберта Хенски. Ужасно красивая и почти такая же высокая, как сам Джин. У нее шикарная полная грудь, от которой невозможно отвести взгляд, и такой же шикарный аппетит к подаркам и красивой жизни. Джин молод. Джин влюблен. Он тратит на возлюбленную все деньги, которые может заработать, но этого недостаточно.

– Она сожрет не только твои сбережения, но и твою душу, – говорит Джину его друг Огиманс. Молодой индеец не любит Роберту, а Роберта не любит его. Джин молчит.

Он берется публиковать заказные статьи, громкие разоблачения, которые выгодны политикам и крупным компаниям. Счет в банке растет, в то время как авторитет журналиста и карьера стремительно катятся вниз. Но Роберта довольна. Ей нравятся подарки Джина и начинает нравиться его друг-индеец. Но продолжается это до тех пор, пока Джин не теряет работу. Роберта уходит. Все уходит, летит в бездну. Даже духи, которых приводит мескалито, какие-то странные и сливающиеся друг с другом. В потустороннем мире Джин видит велосипед из своего детства. Звонок у велосипеда громкий. Он зовет хозяина в ночь, в неизвестность.

Больше года Джин живет в резервации вместе с Огимансом. Никто не берет его на работу. Никто не хочет слышать о продажном журналисте. Жизнь подошла к пропасти и остановилась, вглядываясь в бездну. Джин застыл. Он уже видел это прежде. Был здесь. Духи показывали ему эту пропасть и тропу, по которой он шел сюда, когда все можно было исправить.

– Но ты суетился и цеплялся за воздух, Большой Джин, – слышит он где-то далеко голос Огиманса.

– Я был влюблен в женщину.

– Нет. Ты был влюблен в себя.

Джин молчит, не думая о том, прав его друг или нет. Не думая о том, действительно эти слова принадлежат другу или же это духи пейота говорят с ним голосом Огиманса. Все это неважно. Как пейотные песни в типи – вигваме, где устраиваются священные церемонии приема мескалито. Всего лишь строфы рифмующихся слогов, которые повторяются снова и снова. Бьют водяные барабаны, кряхтят трещотки из тыкв. И черед исполнять эту песню уже приближается к тебе. Четыре песни четырежды. И песня открытия осталась уже где-то далеко позади. Ты где-то здесь, среди песен воды и рассветных песен, в паре шагов от песни закрытия. Оглядись. Ты затерялся где-то среди Великих равнин. Желтая земля тянется в голубую даль. Где-то там колосится пшеница. Где-то там пасется стадами скот. Но ты один, здесь. И за спиной лишь бездна. За спиной твоя собственная душа, в которую ты должен заглянуть, которую ты должен понять…

Когда Джин получил предложение работы из «Оскода Пресс», ему казалось, что он почти примирился с собой, примирился со всем миром.

– Ты все еще падаешь и хватаешься за воздух, Большой Джин, – сказал Огиманс, когда понял, что Рэмси примет предложение богом забытой газеты. Отец, с которым Джин не общался уже очень давно, снова помог. Имя отца. Связи отца.

Издательство, куда приезжает Джин Рэмси, находится в крохотном городе Мичигана и занимает такое же крохотное помещение. Вся газета – это не более чем аппендикс информационного вестника из Тавас Сити. Кроме Джина в газете работают два старика, для которых все новости – это то, что они видят из окна своей убогой конторы. Да и весь город, где приходится поселиться Джину, численностью не превышает количество соседей в многоэтажке Нью-Йорка, где когда-то он жил.

Мебель в офисе старая, и новый стул Джина, привезенный им с собой, выглядит неестественным, словно бельмо на глазу. Старики косятся на этот стул и что-то ворчат. Огиманс тоже всегда ворчал, не понимая, почему Джин возит с собой этот чертов стул.

– Это все, что осталось у меня от прошлого, – говорил ему Джин.

Сейчас, в Оскоде, он и сам уже не понимал, зачем в действительности возит с собой этот стул. Так же, как не знал, зачем хранит коллекцию порно, собранную еще в детстве на восьмимиллиметровой пленке. И два десятка книг давно умерших авторов, тексты которых знал почти наизусть. Каждый год Огиманс заводил разговор об этом багаже и предлагал Джину избавиться от него, сжечь. Вместо ответа Джин заставлял индейца сесть на тот самый эксклюзивный стул, вправлял в проектор пленку с фильмом из своей юношеской коллекции и, пока Огиманс тупо смотрел на любовные игры, развернувшиеся на белом полотне экрана, цитировал стихи Шарля Бодлера или читал ворчания Экклезиаста. Огиманс слушал, терпеливо дожидаясь, когда закончится фильм, затем говорил, что именно эти духи плоти и безумия не позволяют Джину понять себя, найти себя. Джин молчал. Такое повторялось каждый год. Не чаще.

– Это убивает все твои чувства, Большой Джин, – говорил Огиманс.

– Нет, Маленький Вождь, – улыбался Джин. – Это просто позволяет мне не забыть себя.

Эллис Шатнер. Джин Рэмси встретил ее на втором месяце своей работы в «Оскода Пресс». Нет, не работы, его медленного умирания.

Было 24 октября 1964 года. Пожар в доме художника Сандро Димарко. Беда случилась ночью. Рэмси приехал, когда уже все было закончено. Он хотел спать и монотонно переписывал фамилии пострадавших для своей очередной никчемной статьи, которая по содержательности должна была стать такой же короткой и сухой, как некролог в конце газеты. Тогда-то Рэмси и услышал историю жены художника, Ариэнны Димарко, о том, что когда начался пожар, Сандро Димарко вместо того, чтобы спасать семью, стал спасать свою статую из странного черного камня, над которой он работал последние недели.

– И где эта статуя? – спросил Рэмси Ариэнну Димарко, не скрывая, что ему скучно от истории ее супружеской жизни.

Она выругалась на итальянском и махнула рукой, указывая на старую яблоню, под которой стояла черная статуя. Странная статуя. Рэмси не знал почему, но эта работа притягивала. «Наверное, – решил он, – за последние два месяца этот пожар был самым значимым моментом в моей жизни».

Рэмси подошел к статуе. Женщина из камня. Красивая, высокая, изящная. Неужели в подобном захолустье кто-то может создавать нечто подобное?