Энн Райс - Талтос Страница 29

Из глубины не доносилось никаких звуков. Лишь ветер пел, как и прежде, милостиво заглушая отдаленный бой барабанов, если они и в самом деле все еще производили этот ужасный шум.

— Я здесь, — прошептал он.

И тишина отступила от него, извиваясь, быть может, куда-нибудь в глубины пещеры. Но никакого ответа не было. Осмелится ли он произнести ее имя?

Он сделал робкий шаг, потом другой. Он продолжал двигаться, держась обеими руками за близко расположенные стены, касаясь волосами потолка над головой, пока наконец проход не расширился и эхо от собственных шагов не сообщило ему, что потолок поднялся над ним на новую высоту. Он ничего не мог разглядеть. На мгновение его охватил страх. Быть может, он шел с закрытыми глазами, довериваясь ушам и рукам, которые вели его все вперед и вперед? А теперь, когда он открыл глаза, пытаясь увидеть хоть что-нибудь, везде оказалась абсолютная тьма. Он мог упасть — настолько он был напуган. Глубокое интуитивное ощущение подсказывало ему, что он здесь не один. Но он отказывался бежать, отказывался пробираться, словно перепуганная птица, неуклюжая, униженная, возможно даже поранившаяся в этой спешке.

Он двигался быстро. Тьма не оставляла ему никакого выбора Его тихое дыхание, казалось, еще долго будет оставаться здесь единственным звуком.

— Я здесь, — прошептал он, — я снова здесь. — Слова уплывали от него в небытие. — Ох, пожалуйста, еще раз, ради милосердия… — прошептал он.

Молчание было ему ответом.

Даже в этом холоде его прошиб пот. Он ощущал влагу на спине, под рубашкой, вокруг талии, под кожаным ремнем, державшим его шерстяные брюки. Он чувствовал влагу как нечто грязное и жирное на лбу.

— Почему я пришел? — спросил он, и на этот раз его голос прозвучал тихо и отдаленно. Затем он заговорил громче, напрягаясь, как только мог — В надежде, что вы снова протянете мне руку, как поступали прежде, утешите меня! — Непомерно высокопарные слова, замирая, потрясли его самого.

Его влекло в эти места не нежное предвидение, а воспоминания о долине, которые никогда не покидали его. Борьба, дым… Он услышал крики! Он слышал ее голос снова, исходящий из самого пламени:

— …проклят, Эшлер!

Ярость и жар проникли в его душу, как только эти слова долетели до ушей. На мгновение он почувствовал прежний ужас и прежнее осуждение.

— Пусть мир вокруг тебя рухнет, прежде чем кончатся твои мучения.

Молчание.

Он должен вернуться назад, ему теперь необходимо найти кратчайший проход. Он может упасть, если останется здесь, не способный видеть, не способный ни на что другое, кроме как вспоминать былое. В панике он повернулся и ринулся вперед, пока не ощутил надвигающиеся на него грубые каменные стены.

Когда наконец он увидел звезды, из груди его вырвался столь глубокий вздох, что на глаза едва не навернулись слезы. Он спокойно стоял, держа руку у сердца, а бой барабанов усиливался, возможно потому, что ветер опять стих, и уже ничто не препятствовало шуму подступить ближе. Появился какой-то ритм, быстрый и игривый, и вскоре снова медленный, как барабанный бой, сопровождающий экзекуцию.

— Нет, прочь от меня! — прошептал он.

Ему следовало немедленно бежать с этого места. Каким-то образом его известность и состояние должны были помочь ему при побеге. Он не мог позволить себе оказаться беспомощным на этой высокой скале, перед лицом этого ужасающего барабанного грохота и завывания дудок, исполняющих теперь отчетливую угрожающую мелодию. Как мог он быть настолько глупым, чтобы прийти сюда? И эта пещера, живая и дышащая ему в спину.

«Помогите мне!» Где сейчас те, кто подчиняется каждой его команде? Он доказал свое безрассудство, когда отослал их и начал взбираться на это кошмарное место в одиночестве. Его боль была так остра, что он издал тихий звук, словно плачущий младенец.

Он направился вниз. Его не заботило, что он рискует оступиться или что он может в клочья разодрать одежду. По пути его волосы цеплялись за деревья или скалы. Он отдирал их, чтобы освободиться, и шел по скалам, ступая израненными ногами, не останавливаясь.

Барабаны били все громче. Ему приходилось пробираться вблизи них. Он вынужден был слушать завывания дудок и их гнусавые пульсирующие звуки, жуткие и интенсивные. «Нет, не слушай. Заткни уши». Сползая вниз, он старался прижимать руки к ушам, но не мог не слышать дудок — их мрачных каденций, медленных и монотонных, внезапно ударяющих в уши, будто они исходили из мозга, будто испускались его костями, будто он находился посреди них.

Он пустился бежать, упал и разорвал тонкую ткань брюк, рванулся вперед, упал снова, чтобы изранить руки об острые камни и колючие кусты. Но все равно продолжал пробираться дальше, пока неожиданно барабаны не окружили его. Дудки окружили его. Пронзительная песнь заманила его в ловушку, словно в веревочную петлю, и он кружился и кружился, не способный высвободиться, и, открыв глаза, сквозь лесную чащу увидел свет от пылающих факелов.

Они не знали о его присутствии. Не уловили его запаха, не услышали его движений. Возможно, ветер, бывший на его стороне, был с ним и теперь. Он держался за стволы двух низких сосен, как за прутья тюремной решетки, и глядел вниз, на небольшое темное пространство, в котором они играли, танцуя в маленьком нелепом кружке. Как неуклюжи были их движения! Какими жуткими они казались ему!

Барабаны и дудки создавали ужасающий шум. Он не мог двигаться. Мог только наблюдать, как они прыгают и кружатся, отступают назад и отскакивают обратно. Одно маленькое создание с длинными, лохматыми седыми волосами продвинулось в круг и, вскинув вверх крошечные бесформенные руки, вскрикнуло, перекрывая завывания музыки, на древнем языке:

— О боги, смилуйтесь над своими заблудшими детьми.

«Смотри, — сказал он себе, хотя громкая музыка не позволяла ему четко произнести эти слова даже в своем воображении. — Смотри, не позволь себе подчиниться этой песне. Видишь, в какие рубища они одеты, видишь патронташи у них на ремнях? Видишь пистолеты в их руках? Обрати внимание, только взгляни, как быстро они выхватывают оружие для стрельбы и крошечные вспышки пламени вылетают из стволов! Выстрелы звучат в ночи!»

Факелы почти угасали на ветру, затем вспыхивали с новой силой, словно распускались какие-то жуткие цветы.

Он чуял запах горящей плоти, но этого не было на самом деле — это были только воспоминания. Он слышал вопли.

— Проклинаю тебя, Эшлер!

И гимны, о да, гимны и псалмы на новом языке, на латинском языке, и эта вонь от истребляемой плоти!

Резкий громкий крик прорвал шум; музыка прекратилась. Лишь один барабан, возможно два, пробили пару унылых ударов.

Он осознал, что это был его крик, и они услышали его. Бежать? Но почему бежать? Для чего? Куда? Тебе незачем бежать дальше. Ты больше не принадлежишь этому месту! Никто не сможет тебя задержать здесь.

Он наблюдал в холодном молчании, его сердце стучало, пока маленький кружок людей собирался вместе. Толпа медленно двинулась к нему.

— Талтос! — вскричал грубый голос.

Они уловили его запах! Группа рассыпалась с дикими воплями, затем они снова слились в одно целое.

Люди придвигались все ближе и ближе.

Теперь он мог отчетливо разглядеть их лица, смотрящие вверх, пока они окружали его, высоко поднимая факелы. Пламя плясало на лицах, создавало жуткие тени у них под глазами, на маленьких щечках и на месте рта. И этот запах, запах горящей плоти… Он исходил от пламени факелов!

— Боже, что вы делаете? — прошипел он, сжимая руки в кулаки. — Уж не окунаете ли их в жир некрещеного младенца?

Раздался взрыв дикого смеха, за ним другой, и наконец на него обрушилась целая стена шума, окружившая и поглотившая его. Он только успевал поворачиваться — снова и снова

— Неописуемо, — прошипел он, он так рассердился, что уже не заботился ни о собственном достоинстве, ни о неизбежных искажениях своего лица.

— Талтос, — произнес один из них, подошедший поближе. — Талтос.

Посмотри на них, посмотри, как они выглядят. Он потрясал кулаками, приготовившись отражать любые удары, самому нападать, бросать их в воздух и расшвыривать налево и направо, если понадобится.

— Это я, Эйкен Драмм, — крикнул он, узнавая старика, седая борода которого свисала до земли, словно грязный мох. — И Робин, и Рогарт — я узнал вас

— Это ты, Эшлер!

— Да! И Файн, и Юргарт, я узнаю тебя, Раннох!

Он только теперь осознал: здесь вообще не было женщин, ни одной не осталось! Все уставившиеся на него лица были мужскими, теми, которые он знал всегда, но среди них не было ведьм, вопиющих с воздетыми вверх руками. Среди них не было женщин!

Он стал смеяться. Неужели это правда? Да, это так! Он прошел вперед, навис над ними, понуждая их отпрянуть назад. Юргарт размахивал факелом возле него: то ли чтобы обжечь, то ли чтобы лучше осветить.

— А-а-ах, Юргарт! — выкрикнул он и протянул руку, не обращая внимания на пламя, будто пытаясь схватить человечка за шею и поднять его в воздух.