Покой - Джин Родман Вулф Страница 29

Когда мистер Макафи приехал к нам, чтобы отвезти тетю Оливию к миссис Лорн, я напросился с ними. Мистер Макафи удивился – помню, как он сказал, что, по его мнению, мне больше понравится играть в бейсбол, чем собирать фарфор, и пообещал принести рукавицу филдера из своего магазина. Наверное, он с нетерпением ждал возможности обнять тетю за плечи по дороге, и теперь боялся, что я могу шпионить за ними с тёщина места[44]. Тетя заступилась, и меня взяли.

Это был прекрасный день середины лета, хотя небесная синь казалась такой болезненно-яркой, что мужчины твердили о приближении невыносимой жары, в мучительном ожидании обмахивая лица соломенными шляпами; в это же самое время их жены, вынужденные спать более одетыми и от пота утратившие завитые щипцами кудри на висках, обтирались от талии до плеч одеколоном «Пари Бон-Бо» из универмага «Макафи» и (когда рядом не было мужей) лукаво шутили, не положить ли исподнее во фриджидер[45]. Я ехал, радуясь ветру; иногда проворачивался, чтобы встать на коленки на кожаном сиденье и посмотреть на два пыльных шлейфа, которые мы оставляли за собой после того, как асфальт закончился. Мы миновали ветхую старую ферму, все еще предлагающую услуги по содержанию лошадей для горожан, и вывеску, которая сообщала, что наш город – тридцать пятый по величине в штате, и теперь катили по пыльной серости проселочных дорог, а по обе стороны со свистом проносились столбики заборов.

Я хотел спросить тетю, сколько еще ехать, но в закрытой кабине родстера она была недосягаема – с тем же успехом я мог бы звать ее, оставшись дома. Я постучал (полагаю, робко) в маленькое заднее окошко, но никто ко мне не повернулся. Я наклонился вперед и попробовал заглянуть в одно из боковых окон, но не преуспел. Откинувшись на спинку сиденья, я заметил впереди – над кабиной, которая частично закрывала обзор, – одинокое белое облако, похожее на колонну, такую же бесконечную, как мачта корабля Брендана. Колонна показалась мне необычайно красивой и на какое-то время отвлекла от назойливого желания узнать, какое расстояние нам осталось проехать; я созерцал ее, как святой мог бы созерцать некий предмет, в котором ощутил присутствие Бога. Для меня это и впрямь была мачта Брендана – и в то же время возвышающаяся над морем башня принцессы, так что ирландский святой вел свое судно из ивовых прутьев, с парусами размером с континенты, прямиком к этому заколдованному каменному сооружению.

Не бывает изумления и потрясения сильнее, чем то, которое мы испытываем, когда нечто, считавшееся ради развлечения волшебным и загадочным, на самом деле проявляет свойства, приписанные ему воображением в шутку: игрушечный пистолет стреляет настоящими пулями, волшебный колодец исполняет настоящие желания, любовники, живущие по соседству, бросаются в сокрушительные объятия смерти со скалы Влюбленных самоубийц. Я глубоко погрузился в свои грезы – безмятежный и очарованный, словно маленький принц-лебедь, несмотря на тряску «студебеккера», – а потом вдруг заметил, что облачная башня больше не была перламутровой и розово-белой, своим сиянием уже не наводила на мысли о принцессе из моей любимой книги в зеленой обложке; теперь она потемнела до черноты, в которой местами просматривался пурпур, и становилась все плотнее, пока не сложилось впечатление, что этот иллюзорный шпиль целиком высечен из ночи.

Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного! Нет бога, кроме Бога… И когда он вытащил пробку, появился великий сын джиннов с зубами, точно стволы пальм, и с пятью глазами, каждый размером с озеро.

И молвил он джинну:

– Чтишь ли ты договор со мной, раб ли ты мне?

Джинн ответил (как сказал поэт):

Если в хватке твоей нету крепости стали,

Полноправным владыкой тебе не бывать.

Но прямо сейчас я скован по рукам и ногам – и принадлежу тебе.

– Тогда поведай мне какую-нибудь историю, ибо заботы о племени людском тяготят меня, и желаю я вздохнуть полной грудью.

Сел джинн рядом на песок, и струился с его могучего тела пот, который посрамлял прилив и наполнял море ядом.

– Дошло до моих ушей, о владыка рыболовов, – начал джинн, – что жил когда-то один марид по имени Нарандж[46], которому прислуживал человек. Звали этого человека бен Яхья, и марид заставлял его усиленно трудиться днем и ночью, не давая возможности передохнуть.

Как-то раз случилось так, что бен Яхья нес по поручению марида некий груз по переулку в Дамаске. Он ходил там часто, поскольку марид по своему обыкновению превращал камни в коров, а потом приказывал рабу разделать туши и продать, и были эти туши такими тяжелыми, что колени бедолаги подгибались, а еще марид заставлял его собирать с полей коренья, какие едят звери, и с помощью магии делал из них шербет, который бен Яхья затем был вынужден продавать, разливая из большого кувшина за спиной. В этот день он нес этот кувшин, и вышло так, что, когда он тащился, согнувшись от тяжести, скорпион ужалил его в ступню. Бен Яхья прикончил тварь и ненадолго поставил кувшин на землю, чтобы потереть рану. И увидел он то, чего раньше не замечал, согбенный: ветку, нависшую над огораживающей переулок стеной, и на этой ветке – прекрасную грушу. Будучи голодным, бен Яхья решил сорвать плод, и с этой целью поставил свой кувшин у стены и забрался на крышку. Не успела его рука сомкнуться на груше, как он узрел красивую девушку – с богато изукрашенными волосами цвета полуночи, с большими глазами, похожими на ягоды терна, и пальчиками ног, розовыми, как малина, – сидящую в саду по другую сторону стены и играющую на лире.

Стоило бен Яхье ее увидеть, как бедолага свалился с кувшина прямиком в бурные воды любви; падая, он ударил пяткой сосуд, который опрокинулся и разбился вдребезги о камни мостовой. Бен Яхья оказался с ног до головы в шербете, не мог снова поглядеть на девушку, утратил товар, который должен был продать, да к тому же остался без груши.

Он вернулся в пещеру марида и получил хорошую взбучку за то, что потерял шербет, что уже случалось раньше, но после остался таким опустошенным, что в конце концов хозяин спросил, отчего у него подавленный вид и что его гнетет. Тогда бен Яхья ответил: