Чак Паланик - Колыбельная Страница 29

Хороший способ забыть о целом – пристально рассмотреть детали.

Две женщины сидят так близко друг к другу, что их колени соприкасаются. И головы тоже – почти. Женщина в цыплятках уже не плачет.

У нее на глазу – ювелирная лупа.

Мертвые цветы отодвинуты в сторону, и весь столик завален искрящимися розовыми камнями и золотом, прохладным белым жемчугом и синей ляпис-лазурью. Мерцание желтого и оранжевого. Мягкое матовое серебро и ослепительно белые отсветы.

Элен держит в ладони зеленый камень размером с яйцо. Он такой яркий, что лица обеих женщин кажутся зеленоватыми в отраженном свете.

– Это искусственный изумруд. Видите, там внутри как бы крапинки? В настоящих камнях их нет.

Женщина внимательно сморит сквозь лупу и кивает головой.

И Элен говорят:

– Я не хочу, чтобы вы обожглись, как я. – Она запускает руку в косметичку и достает что-то желтое и блестящее. – Эта сапфировая брошь принадлежала известной киноактрисе, Наташе Врен. – Она вынимает из косметички кулон в виде розового сердца в обрамлении маленьких бриллиантиков. – Этот берилловый кулон в семьсот каратов когда-то принадлежал румынской королеве Марии.

Я уже знаю, что она скажет, Элен. В этой куче дорогих украшений, говорит она, живут духи давно уже мертвых людей, всех прежних владельцев. Всех, кто мог себе это позволить. Где теперь их таланты, ум и красота? Их пережил этот декоративный мусор. Богатство, успех, положение в обществе – все, что олицетворяли собой эти камни, – где все это теперь?

С одинаковой прической и макияжем, эти две женщины, сидящие рядом, могли бы быть сестрами. Или мамой и дочкой. До и после. Прошлое и будущее.

И это еще не все. Но обо всем остальном – когда мы вернемся в машину.

Мона на заднем сиденье говорит:

– Ну что, нашли?

И я говорю: да. Но этой женщине это уже не поможет.

Все, что она от нас получила: это роскошная прическа и, может быть, стригущий лишай.

Устрица говорит:

– Покажи нам, что это за песня. Ради чего мы катаемся по стране.

И я говорю: ни хрена. Я запихиваю вырванную страницу в рот и жую. Ужасно болит нога, и я снимаю ботинок. Я продолжаю жевать. Мона засыпает. Я продолжаю жевать. Устрица смотрит в окно на какие-то сорняки на пустыре.

Я глотаю прожеванную бумагу и засыпаю тоже.

Я просыпаюсь уже в дороге. На пути в следующий город, в следующую библиотеку, может быть, к следующему “Волшебному макияжу”. Я просыпаюсь, и выясняется, что мы проехали уже триста миль.

На улице почти стемнело. Элен говорит, глядя прямо перед собой:

– Я слежу за расходами.

Мона садится и чешет голову, запустив обе руки в дреды. Потом прижимает пальцем внутренний уголок глаза и снимает натекшую слизь. Вытирает палец о джинсы и говорит:

– Где будем ужинать?

Я говорю Моне, чтобы она пристегнулась.

Элен включает фары. Кладет на руль руку, вытянув пальцы, и пристально смотрит на свои кольца. Она говорит:

– Когда мы найдем “Книгу теней”, когда получим полную власть над миром, когда станем бессмертными, и у нас будет все, и все нас будут любить, – говорит она, – вы все равно останетесь мне должны двести долларов за косметику.

Она выглядит как-то не так. У нее что-то не то с волосами. Ее серьги. Серьги с большими розовыми и красными камнями, сапфирами и рубинами. Их нет.

Глава двадцать первая

Конечно, это была не одна ночь. Просто по ощущениям все ночи слились в одну. Каждая ночь. Пересекая Неваду и Калифорнию, Техас, Аризону, Орегон, Вашингтон, Айдахо и Монтану. Они одинаковые, все ночи, когда ты в дороге. И поэтому кажется, будто ночь – одна.

В темноте все города и места – одинаковые.

– Мой сын Патрик, он не умер, – говорит Элен Гувер Бойль.

Он умер. Я видел запись о смерти в окружном архиве. Но я молчу.

Элен сидит за рулем. Мона и Устрица спят на заднем сиденье. Спят или слушают наш разговор. Я сижу рядом с Элен на пассажирском сиденье. Я прижимаюсь к дверце, чтобы быть как можно дальше от Элен. Я положил руку под голову и слушаю, не глядя на Элен.

А Элен говорит, не глядя на меня. Мы оба смотрим прямо перед собой, на дорогу, освещенную светом фар.

– Патрик в больнице “Новый континуум”, – говорит она. – И я верю, что когда-нибудь он поправится.

На сиденье между нами лежит ее ежедневник в красном кожаном переплете.

Пересекая Северную Дакоту и Миннесоту. Я спрашиваю у Элен, как она узнала про баюльные чары.

Своим розовым ногтем она нажимает какую-то кнопку – включает систему автоматического регулирования скорости. Потом нажимает еще одну кнопку и включает дальний свет вместо ближнего.

– Я работала продавцом-консультантом в “Skin Tone Cosmetics”, – говорит она. – Мы тогда жили в кошмарном трейлере, – говорит она. – Мы с мужем.

Его звали Джон Бойль. Я видел запись о смерти в окружном архиве.

– Ты знаешь, как это бывает, когда рождается первый ребенок, – говорит она. – Друзья и знакомые тоннами тащат подарки, игрушки и книжки. Я даже не знаю, кто именно подарил эту книжку. Просто еще одна книжка в куче других.

Согласно записям в окружном архиве, это случилось лет двадцать назад.

– Тебе не надо рассказывать, что случилось, ты и сам все понимаешь, – говорит она. – Но Джон всегда думал, что это я виновата.

Согласно записям в полицейском досье, в течение месяца после смерти Патрика Раймонда Бойля, шести месяцев от роду, соседи шесть раз вызывали полицию по поводу нарушения общественного порядка – шумных домашних ссор в трейлере Бойлев (место 175 в парке жилых фургонов “Буена-Ноче”).

Пересекая Висконсин и Небраску.

Элен говорит:

– Я искала оптовых покупателей для “Skin Tone Cosmetics” и просто ходила по домам, рекламируя наши товары. – Она говорит: – Я не сразу вернулась на работу. Прошло, наверное, полтора года после того, как Патрик... как мы увидели Патрика в то утро.

Она ходила по домам, рассказывает мне Элен, и встретила молодую женщину. Такую же, как и та – в фартуке с цыплятами. Все было так же. Те же цветы с похорон. Та же пустая детская кроватка.

– Я зарабатывала очень неплохо, только на продаже тональных кремов и маскирующих карандашей, – говорит Элен, улыбаясь. – И особенно в конце месяца, когда деньги заканчивались.

Тогда, двадцать лет назад, той женщине было столько же лет, сколько и самой Элен. Они разговорились. Женщина показала Элен детскую. Показала фотографии ребенка. Женщину звали Синтия Мур. У нее был фингал под глазом.

– И я обратила внимание, что у них была та же книжка, – говорит Элен. – “Стихи и потешки со всего света”.

Она так и осталась открытой на той же странице, какую они прочитали ребенку последней. В тот вечер, когда он умер. Они все оставили, как было. Белье в кроватке. Открытую книжку.