Олег Маркеев - Таро Люцифера Страница 29

Тонкие плечи. Руки, губы, заплаканные глаза…

Ее слезы жгли ему грудь. Проникали до самого сердца. И оно, превращенное в кусок алого льда, и уже научившиеся не замирать от боли воспоминаний, медленно оживало.

— Анна, Бог мой, Анна!

…Забытье, как омут.

Прерывистое дыхание в унисон, словно оба вынырнули на поверхность только для того, чтобы глотнуть воздуха, и вновь погрузиться друг в друга.

— Анна…

Ничего не говори, ничего не говори!

Жаркие губы. Соленые от слез.

И снова — в омут.

…Волчий вой метели, скрип валенок у двери. Надсадный кашель. Стук в ставни. Сначала робкий. Потом требовательней и громче.

— Барин, пора!

И снова сердце сковывает холодом. Кусок льда распирает грудь, не дает вздохнуть. Жар ее губ уже не в силах растопить этот лед.

— Прощай, Анна!

Кто-то наступил на ногу. Следом под тяжестью скрипнул стульчик.

— Почем фингалы рисуем, маэстро?

Корсаков приподнял шляпу, сощурился, пытаясь сперва разглядеть, кто хамит, а потом уже применять физическую силу.

Напротив, присев на клиентский стульчик, глумливо скалился обрюзгший субъект, с заплывшими свиными глазками.

— Что, дрыхнем на рабочем месте, товарищ художник?

— И ты, Жук! — пробормотал Корсаков, потягиваясь. — Век же не виделись, и еще столько без тебя обошелся бы. Что надо?

Евгений Жуковицкий, по прозвищу Жук, всю жизнь крутился вокруг художников, оказывая мелкие услуги, чаще фарцовочного плана. В советские времена иногда покупал «по-дружеской» цене, иногда выпрашивал, а случалось, — просто крал картины молодых и никому еще неизвестных художников.

Крал, правда, сволочь, артистично, не придерешься.

Заваливался в мастерскую с кодлой длинноногих красоток, которые строили глазки и демонстрировали непрекрытые участки тела ошалевшему лоху. А Жук, подливал и нахваливал. То девок, то художника.

В результате такой психической атаки у лоха стопроцентно съезжала крыша. Его пучило и развозило. Срочно хотелось фанфар, софитов и любви красивых женщин. Дамы давали ясно понять, что ради гения уже готовы если ни на все, то на многое. Но Жук змеем искусителем вился рядом, мешая приступить к непосредственному вкушению плодов славы. А водка все не кончалась. В результате эмоционального шока гений погружался в глубокой алкогольный обморок.

На утро, очнувшись, он обнаруживал, что лучших работ на месте нет. Жук, сердобольно вздыхая, организовывал опохмелку. И под водочку с горячим супчиком втолковывал, что вчера гений так радухарился перед телками, что одарил каждую картинами. А одной, той, что во-о-от с такими сиськами, так сразу три презентовал. Гений хлопал стопки одну за другой. Настроение ухудшалось с каждой дозой. В результате бедолага уходил в недельный запой.

Вынырнув на свет божий из алкогольного тумана, гений предпринимал судорожные попытки найти девиц. Как правило, безнадежные. Гений рвал на голове волосы, обещал закодироваться и садился за работу. А Жук удовлетворенно потирал руки. Ставил крест на облапошенном гении. И вербовал новых красоток для налета на очередную жертву.

Всеми доступными средствами Жук пополнял свою коллекцию, но с незаконным вывозом, то есть контрабандной, не связывался, опасаясь статьи УК. Иностранных дипломатов и журналистов обходил за два квартала. Дружить с ними автоматически означало «дружить» с КГБ. А в те времена для деловой репутации связи с КГБ были смерти подобны.

Жук играл в малахольного любителя искусств, которому за счастье быть на шестых ролях в тесном мирке богемы. И как мышка, таскал в норку по крошкам. На его суету все смотрели с усмешкой. И богема, и деловые, и кураторы искусств от КГБ.

Незаметно для всех к перестройке, когда открыли границы, Жука скопил вполне приличную коллекцию советского авангарда. Вывез он ее без проблем и скандала, как только объявили свободу передвижения. В Минкульте, без взяток и конспирации, шлепнул на обороте картин презрительно-уничижительный штампик «Без ценности». И реализовал заграницей по самой высокой цене. Сорвал приличный по тем временам куш и вошел в долю с серьезными людьми.

На волне интереса к постсоветскому искусству он провернул серию крупных спекулятивных сделок. Работал под конкретный заказ и оптовыми партиями.

О Жуке заговорили как о серьезном партнере. Но тогда же пошли слухи, что Жук, экономя на ценах, попросту наводит бандитов на мастерские. Многие имели смелость утверждать, что на совести Жука не только десятки похищенных полотен, но и пара-другая трупов. Слухи несколько подпортили репутацию, но «органы» на информацию никак не отреагировали.

А в скором времени Жук неожиданно для всех включил форсаж, использовал весь капитал и перешел в высшую весовую категорию — «черный рынок» работ классиков. Проделал он это чуть раньше, чем обвалился рынок постсовкового модерна и пошла первая волна отстрела наиболее зарвавшихся бандитов. Иными словами, очень вовремя обрубил хвосты и пресек слухи.

В новом качестве он стал пафосен и официозен до невозможности. Имел, все, что полагается иметь человеку, который выудил свою золотую рыбку в мутной перестроечной водичке. Но время от времени, по старой памяти, а скорее всего, просто от жадности, Жук «занимался» молодыми художниками, по старой же памяти их безжалостно обирая.

— Сколько лет мы с тобой не виделись, Игорь? Семь или восемь?

Корсаков поморщился, как от зубной боли.

— Жук, у тебя, что, «фальшаки» Репина кончились? Так не по адресу пришел.

— Тише ты! — Жуковицкий испуганно стрельнул по сторонам глазками. — Дело у меня к тебе.

— О-о! Если сам Жуковицкий, без «мерса» и охраны, снизошел до нашей помойки, то дело, как минимум на уровне «Сотби».

— А что, могу и на «Сотби» тебя устроить. Хочешь, обсудим? — Жуковицкий шулерским глазом посмотрел на Игоря.

— Переговоры с девочками, или бандитов подошлешь?

— Ну, я так не играю! — обиженно протянул Жук. — Я к нему со всем сердцем…

— Не гони! Вместо сердца у тебя кошелек, причем, из жабьей шкуры, — оборвал его Корсаков. — Говори, что надо?

Жук вновь стрельнул глазками по сторонам.

— Ладно, может, я как раз тот, кто тебе нужен, — усмехнулся Жуковицкий. — Старый, добрый Жучила всем нужен, когда жизнь раком встает.

— С чего ты взял, что у меня проблемы? — вскинул подбородок Корсаков.

— Ха! У тебя это на лице написано.

— Не смешно. — Корсаков надвинул на глаза «стетсон».