Родриго Кортес - Часовщик Страница 29

— Откройте, святой отец…

— Наша вина…

— Признаем.

И к полудню брат Агостино впустил первых посетителей, а уже к вечеру Трибунал заседал в полную силу.

У Комиссара еще не было ни секретаря, ни нотариуса, ни даже писаря, но дела все выходили несложные, и он быстро принимал доносы мастеров на самих себя, назначал необременительную епитимью и всех отпускал с богом. И лишь когда все, кто хотел получить освобождение от грехов, прошли через Трибунал, Агостино решился выйти в город, а затем и появиться на службе.

— Церковь Христова с радостью приняла назад своих блудных сыновей, — дрогнувшим голосом произнес он, когда храм Пресвятой Девы Арагонской наполнился, — но с горечью в сердце я вынужден признать, что не все были искренни со мной, а большая часть грехов по-прежнему сокрыта.

Мастера тревожно загудели.

— Вот здесь, — потряс перед собой толстенной пачкой желтых бумажных четвертушек, — доносы истинных христиан — ваших жен и подмастерьев, соседей и друзей…

Горожане обмерли. Никто и подумать не мог, что на него донесли, а Комиссар знает куда как больше, чем было рассказано Трибуналу ими самими.

— Но Церковь милостива к своим детям, — с грохотом опустил пачку доносов на трибуну Агостино, — а поэтому я даю погрешившим еще три дня, чтобы раскаяться и очистить свои души признанием.

В храме повисла тяжелая мертвящая тишина, и лишь одна грудь восторженно вздымалась — грудь Марко Саласара. Именно его люди кропотливо собирали сведения о прегрешениях горожан. И Марко давно уже не чувствовал себя таким сильным.

Бруно приоткрыл окошко, впускающее внутрь башенных часов солнечный свет, и первым делом оглядел площадь и примыкающие к ней улицы. Гвардейцы были повсюду, и они по-прежнему останавливали парней его возраста и телосложения.

Он обернулся, окинул взглядом залитый солнцем механизм и тут же потрясенно присвистнул.

— Богатые же у вас часовщики!

Шестерни — все до единой — были цельнолитыми.

Бруно принялся пересчитывать шестерни и забыл обо всем. Он даже взмок от переполняющих его чувств: шестерен тут было более двадцати! А передача к часовой стрелке шла через минутную… такого в их городе не отваживался делать никто, даже Олаф.

— А это еще что? — заинтересовался он идущим вокруг механизма кольцом.

— Может, не будешь туда лезть? — забеспокоился поднявшийся вслед за Бруно монах. — Это лучшие мастера Арагона делали.

— Я разберусь, — успокаивающе поднял руку Бруно и вгляделся.

Создавалось впечатление, что в одних курантах стояло два механизма — один внешний и второй внутренний.

— Это кукольный театр, — ревниво пояснил замерший за спиной монах. — Каждые три часа включается…

Уже привыкший к полумраку Бруно пригляделся, охнул и присел на дубовый брус часовой рамы — ноги не держали.

Такого он не видел даже в своих снах. На огромном подвижном кольце стояли десятки кукол: черти и ангелы, смерть в саване и с косой, рыцарь с мечом, священник с крестом, дева с розой…

— На циферблате открывается люк, — продолжал объяснять монах, — и так как кольцо вращается, куклы поочередно показываются народу.

— Я уже вижу, — потрясенно пробормотал Бруно.

Судя по множеству приводных механизмов, эти куклы не только показывались народу, но еще и двигали руками и ногами, а некоторые, вроде шута с мандолиной, даже открывали рты! Но главное, весь кукольный театр получал движение от одного с курантами двигателя.

«Как же они не мешают один другому?»

— Ну что, берешься? — напомнил о себе монах.

Бруно тряхнул головой, быстро отыскал застрявший меж массивных шестерен мушкет, ощупал закусившие его шестерни и уверенно кивнул. Механизм почти не пострадал. Вот если бы шестерни были клепанными из листа, как, экономя драгоценное железо, делали в его городе, восстановить куранты было бы попросту невозможно.

— Я их отремонтирую, — кивнул он сгрудившимся на узенькой площадке монахам. — Два старых арагонских мараведи достаточно.

Монахи, а их на часовой площадке собралось уже трое, возбужденно, словно голуби вокруг голубки, заворковали.

— К завтрашней службе сделаешь?

— А может быть, к вечеру сумеешь?

Бруно улыбнулся. Выдернуть мушкет и поставить на место выскочившую из пазов шестерню было делом получаса. Но ему было необходимо убежище.

— Нет, святые отцы, — подражая повадке Олафа, покачал он головой, — здесь работы на всю ночь.

А едва монахи вышли, Бруно бессильно опустился на дубовый брус рамы и понял, что это снова подступает. Шестерни вдруг изменили цвет, и он ясно увидел, как различны Куранты и Театр. Два самостоятельных механизма, лишь причудой мастера собранные в одно целое, терпеть не могли друг друга и отчаянно сражались за единый источник движения.

— Инквизиция… — выдохнул он.

Лишь теперь ему стало ясно, что Трибунал — это не только не заусенец, но даже не застрявший в шестернях помятый мушкет. Инквизиция определенно была не меньшим по мощи, чем весь его город, параллельным механизмом. И он питался от того же привода.

Бруно тряхнул головой. Космические масштабы только что увиденной картины еще не помещались в его сознании.

Исаак Ха-Кохен ждал официального вердикта Совета менял по новой монете каждый день, однако никаких новостей из Сарагосы не поступало. И однажды он понял, что дальше ждать нельзя.

— Иосиф! — громко позвал он сына.

— Что, отец? — выглянул из ведущих в лавку дверей Иосиф.

Исаак вздохнул. Рано или поздно это следовало сделать.

— Принимай дела, Иосиф, — тихо проговорил он. — И становись хозяином. Пора.

Иосиф растерянно разинул рот.

— А как же вы, отец?..

— А я поеду к старым друзьям в Сарагосу, — с трудом приподнялся из-за стола бывший меняла. — Проведаю кое-кого перед смертью…

Марко Саласар встречался с братом Агостино ежедневно, но, лишь когда уже прошедшие через Трибунал мастера пошли доносить на себя по второму разу, Комиссар счел момент удобным.

— Братья и сестры, — уже на следующей утренней проповеди объявил падре Ансельмо, — у меня большая радость. Отроки и отроковицы безгрешные, словно голуби Господни, создали в нашем городе Христианскую Лигу.

Уже привыкшие бояться новостей, мастера превратились в слух.

— Отныне и у меня, и у брата Агостино есть надежные помощники, а у вас у всех — образец для подражания. Марко Саласар, выйди в середину.

Горожане начали переглядываться, а едва Марко двинулся в центр храма, мгновенно расступились. Они боялись даже прикасаться к этому чудом выжившему и совершенно лишенному чувства локтя человеку.