Георгий Зотов - Череп Субботы Страница 3

– Саааантериаааааааааааааа, – хрипло пела старуха, вслепую отбивая дробь. Кожа барабана дрожала, упруго поддаваясь ее ладоням.

Она открыла глаза, и зрачков не было видно: только тьма, глубокая и беспросветная – словно на дне океанской впадины. Сжав жесткими пальцами трепещущего петуха, мамбо одним движением откусила ему голову – и сплюнула ее в меловой круг. Черную кожу оросили алые капельки. Ноги птицы дергались, она суматошно хлопала крыльями. Продолжая петь на одной ноте, раскачиваясь из стороны в сторону, старуха быстро ощипывала тушку, размазывая по губам теплую кровь – вкус плавил мозг, не уступая рому. Перья кружились у митана вихрем; сцедив кровь, мамбо ногтями содрала с ощипанного петуха кожу, тушка повисла на крюке в центре столба: барон принимал жертву только тогда, когда она освобождена от оболочки. Женщина упала на пол. Извиваясь и шипя, она поползла по рисункам змей, крутясь в диком танце, стирая линии черепов – старуха ощущала, как в животе разом закопошились десятки лоа. Ром… еще рома и крови… смешать их вместе… ЕЕ ТЕЛО СЖИГАЕТ УЖАСНАЯ ЖАЖДА. Насытившись, она обвила руками митан. Повисшие флаги дрогнули. Один раз. Второй. Третий. Изо рта мамбо потекла кровь. Череп в цилиндре отделился от стены и двинулся к ней… Сухощавый господин с тросточкой, зеленым сиянием из глаз, смертельно бледный – как ему и положено быть…

Ослепленная трансом мамбо не видела: у порога из предрассветной тьмы появились тени. Некоторое время они стояли перед входом, будто не решаясь войти. Наконец первая тень сделала шаг вперед – тихо и медленно качаясь.

…У нее не было головы.

Так же, как и у всех остальных.

Глава первая

Монастырь

(Ровно черезъ годъ, Псковская губернiя)

Отцу Иакинфу ужасно хотелось процитировать Старый Завет. Честное слово, он бы так и сделал – но опасался банальности. «Разверзлись хляби небесные» – это и без него уже сказали все, кому не лень. А что поделаешь – с самого вечера дождь зарядил как из ведра: хлещет, ни один зонт не спасает. Искоса поглядывая на спутницу, монах мысленно клял себя за слабость мыслей. Эх, точно бесы (прости, прости, Господи!) ее к ним в обитель на ночь глядя принесли. Ай-ай, проездом один день, хочет помолиться на могиле. Дело-то, конечно, благое (как и любая молитва), да только Святогорский монастырь – он мужской, и видеть слабый пол братии заказано уставом. Стоит сюда единой ножкой заступить красотке, и пиши пропало: начнутся в кельях разговоры всякие – а там, глядишь, дойдет до видео девок срамных, чьи картинки принес в бесовском смартфоне послушник Петенька… и клялся, подлец, Христовым именем – мол, на дороге у обители нашел! Вот и приходится – будто тать, избегая иночих глаз, под покровом ночи вести девицу к обелиску. Застанут их вместе, то-то будет Содом и Гоморра: слава Создателю, что братия десятый сон видит, да и дождь стеной, гроза… никто не прослышит, как-никак, полночь на дворе. Открыл ворота, чтобы впустить гостью, да так незапертыми их и оставил: нечего засовами греметь лишний раз, шум на всю округу. Пять минут туда, пять минут обратно, помолится, мобилкой склеп сфотографирует – и вся недолга. Сохраняя суровый вид, рослый монах украдкой посматривал на свою спутницу. Одета прилично, без всяких этих мини: черная юбка ниже колен, завернута в фиолетовый плащ, строгие роговые очки – волосы белые, как солома, убраны в пучок. Оххохооооооо… если бы не звонок старого приятеля, с коим не виделись с гимназии, Иакинф в жизни за это бы не взялся. Но отказать другу неудобно, обидится. Монах поднял зонт, охраняя гостью от барабанящих капель. Его ряса безнадежно насквозь промокла.

– Осторожнее, барышня, – сказал он. – Плиты у нас дюже скользкие-с. Намедни сам министр двора, граф Шкуро, приезжал, так конфуз вышел. Стал его сиятельство венок возлагать, да прямо с венком в лужу и навернулся.

– Спасибо, – девушка ответила с нотками хрипотцы: так, словно у нее начиналась ангина. – Со мной такого не случится, батюшка. Я не на каблуках.

О, вот что верно – то верно. Не туфли на ее ногах, а просто танки. Эдакие приспособления, вроде солдатских ботинок на платформе. Лицо землистое, как после долгой бессонницы, но с ярким румянцем – думается, не меньше полфунта коньяку вечером приняла. А уж грудь-то выпирает под плащом… тьфу ты, прости меня, Господи Вседержитель! Нет, неспроста на Афонскую гору женщин не пускают [1]. У каждой в лифчике Сатана засел.

Они остановились напротив могилы: маленькое захоронение, огорожено черными металлическими прутьями. Поверхность еле просматривается за огромным количеством цветов – посреди этой «клумбы» высится белый обелиск с круглой выемкой, внутри крест. Зашумело листьями дерево, насквозь простеганное дождем, остро сверкнула молния. Отец Иакинф включил карманный фонарик. Вопреки ожиданию монаха, девица не свалилась на колени, заломив руки… да и вообще рассматривала могилу со скучным видом. Мобилку с фотокамерой – и ту не достала.

– Это и есть родовая усыпальница? – спросила она тоном пресыщенной туристки в османском олл-инклюзиве. – Не ожидала, что так скромно…

Улыбка отца Иакинфа затерялась в мокрой бороде. Ну да, само собой. Каждый ожидает, что должен быть трапезундский гранит, финиковые пальмы, шелковый балдахин и саркофаг из чистого золота. Они в Белокаменной мыслить иначе не умеют. Знаменитость, так похороны обязаны организовать клевые, и гроб от Юдашкина, иначе публика не поймет. Телеведущую Машеньку Колчак из реалити-шоу «Завалинка» во время похорон восемь раз зарывали, чтобы пресса успела хорошие кадры сделать. Потом на обложке Vogue гроб появился – все обзавидовались.

– Да, барышня, – подтвердил монах. – Село, где их род жил, тоже неподалеку. А скромно, ну так что ж, тогдашние дворяне слабо понимали, что такое понты, гламур и стразы от Версаче. В розовый цвет кресты не красили.

…Девушка не ответила на издевку, опустившись на корточки, она ощупывала бутоны роз на могиле. Перетерла между пальцев влажную землю, испачкав ногти: она мяла ее, словно тесто – с каким-то непонятным чувством, вроде благоговения. Поднялась. На «танках» обошла обелиск вокруг – быстро промокла, холодные струи воды залили тело с головы до ног. Фиолетовый плащ прилип к груди, трансформировав строгую паломницу в актрису эротического кино. Не обращая внимания на монаха, она стукнула по стелле кулачком. Отец Иакинф нахмурился. Фанатки, безусловно, чокнутый народ. Но за эту поручился Анатолий… Неужели девчонка так заморочила ему голову, что тот исполняет любую прихоть сумасбродной вертихвостки? Поддернув рукав рясы, монах взглянул на часы.