Энн Райс - Дар волка Страница 3

— А что, мысль хорошая, — согласилась она. — Но зачем кому-то понадобится сюда ехать, а, Ройбен? Пляж неширокий, спуститься к нему сложно. Секвойи прекрасны, но вовсе незачем ехать четыре часа от Сан-Франциско, чтобы поглядеть на прекрасные секвойи в Калифорнии-то. Здесь действительно ничего нет, кроме этого, как ты сказал, Мыса Нидека, Нидек Пойнт. Иногда у меня возникает ужасное ощущение, что этому дому совсем немного осталось стоять на земле.

— О нет! Даже не думай об этом. Никто ведь не посмеет…

Она снова взяла его за руку, и они пошли по вытесанным из песчаника плитам, мимо его машины, к видневшейся вдалеке входной двери.

— Будь ты мне ровесником, я бы в тебя влюбилась, — сказала она. — Если бы я встретила кого-то, такого же очаровательного, как ты, неужели я сейчас была бы одинока?

— Как вообще может быть одинока такая женщина, как ты? — серьезно спросил Ройбен. Он редко встречал у женщин такое восхитительное сочетание уверенности и изящества. Даже после долгой прогулки по лесу она выглядела собранной и ухоженной, будто всего лишь прошлась по бутикам на Родео Драйв. У нее на левой руке виднелся тонкий браслет из жемчуга, который придавал всем ее жестам оттенок гламурности. Хотя он и не мог понять, почему.

К западу от них деревьев не было, и открывался вид вдаль. Но ветер над океаном уже разбушевался не на шутку, и последние лучи солнца скрыла серая пелена. «Я обязательно передам это настроение, — подумал он. — Постараюсь передать суть этого странного мгновения, когда спускается мрак». И душу его окутала тень.

Он действительно хотел заполучить этот дом. Может, было бы лучше, если бы сюда послали кого-то другого. А может, ему очень повезло.

— Ради бога, холодает с каждым мгновением, — сказала Мерчент, и они поспешили в дом. — Я уж и забыла, как быстро тут холодает на закате. Хоть и выросла здесь, но это всегда заставало меня врасплох.

Однако она снова остановилась и подняла взгляд на возвышавшийся над ними фасад дома, будто пытаясь увидеть что-то или кого-то. Потом снова прикрыла глаза рукой и посмотрела на надвигающуюся пелену.

«Да, наверное, потом она будет очень жалеть, что продала дом», — подумал Ройбен. С другой стороны, возможно, ей надо сделать это. Кто он такой, чтобы заставлять ее с новой силой почувствовать боль, ту, которую она сама не желала осознать?

На мгновение ему стало очень стыдно за то, что у него-то есть деньги, чтобы купить это поместье; показалось, что стоило бы как-то это обозначить, но так, чтобы это не выглядело грубо. Не в силах сдержать себя, он продолжал мечтать и делать подсчеты в уме.

Облака темнели и опускались ниже, воздух стал очень влажным. Ройбен снова проследил за взглядом Мерчент, прикованным к огромному темному фасаду дома с едва поблескивающими ромбовидными окнами и громаде леса секвой вдоль берега, сравниться с которыми не могло ничто.

— Скажи мне, о чем ты сейчас думаешь? — спросила она.

— Так, ни о чем. Думал про секвойи, про то, какое ощущение они у меня всегда вызывали. Их не сравнить ни с чем, что их окружает. Будто они всякий раз говорят тебе: «Мы были здесь прежде, чем род ваш появился на этих берегах, и останемся здесь, когда вы и ваши дома канете в небытие».

В ее глазах появилось какое-то трагическое выражение, и она ему улыбнулась.

— Как ты прав. Дядя Феликс так их любил, — сказала она. — Они теперь под защитой, эти деревья, сам знаешь. Их нельзя спилить. Дядя Феликс об этом позаботился.

— Хвала небесам, — прошептал Ройбен. — Я каждый раз вздрагивал, когда видел старые фотографии лесорубов в этих местах в прежние времена. Они валили секвойи, простоявшие по тысяче лет и больше. Только подумай, тысяча лет.

— Именно это как-то раз сказал дядя Феликс, практически слово в слово.

— Он вряд ли хотел, чтобы этот дом снесли, так ведь? — сказал Ройбен и тут же устыдился своих слов. — Прошу прощения. Не надо было мне этого говорить.

— Нет, ты абсолютно прав. Он бы не хотел такого, нет, никогда. Он любил этот дом. Как раз начал заниматься его ремонтом, и тут исчез.

Она снова поглядела вдаль, с тоской, задумчиво.

— Но мы никогда этого не узнаем, полагаю, — добавила она и вздохнула.

— О чем ты, Мерчент?

— Ну, ты же знаешь эту историю, как пропал мой двоюродный дед. — Она насмешливо фыркнула. — Мы же такие суеверные создания, по сути. Пропал! На самом деле, я думаю, он действительно мертв, не только с юридической точки зрения. Однако для меня то, что я продаю этот дом, означает, что я сдаюсь, оставляю надежду, вот что я имею в виду. Мы никогда не узнаем, что с ним случилось, а он более никогда не войдет в эту дверь.

— Понимаю, — прошептал Ройбен. На самом деле он совершенно не представлял себе, что это такое — смерть. Мать, отец, подруга, все они так или иначе говорили ему об этом, постоянно. Для матери жизнью была ее работа в травматологическом центре центральной больницы Сан-Франциско. Подруга работала в окружном суде и познала человеческую природу с ее наихудшей стороны, ежедневно разбирая судебные дела. Что же до отца, то для него смерть заключалась даже в падающих с деревьев листьях.

За время работы в «Сан-Франциско обсервер» Ройбен написал шесть статей, две из которых были посвящены убийствам. Обе женщины, более всего значимые для него, безудержно расхваливали его работу, не забывая при этом сказать о том, что он упустил.

Он вспомнил слова, сказанные когда-то отцом: «Ты невинен, Ройбен, да, но жизнь очень скоро научит тебя всему, что тебе необходимо». Фил часто выражался странно. «Ни дня не проходит, чтобы я не задал вопроса, имеющего вселенское значение, да?» — сказал он за ужином вчера вечером. «Есть ли смысл жизни? Или все это лишь для отвода глаз? Обречены ли все мы?»

«Знаешь, Солнечный мальчик, я понимаю, почему тебя ничто не пробирает, — сказала Селеста позже. — Твоя мать может обсуждать подробности хирургических операций за салатом из креветок, а твой отец обычно говорит о том, что вообще не имеет значения. А по мне, оптимизм твоего сорта — лучше всего. На самом деле с тобой я чувствую себя куда спокойнее».

А ему-то спокойнее от этого? Нет. Вовсе нет. С Селестой все странно. Она на самом деле куда более добрая и чувствительная, чем может показаться с ее слов. Гениальный юрист, факел в метр шестьдесят ростом, когда на работе, но с ним наедине она становилась привлекательной и совершенно очаровательной. Возилась с его одеждой, не забывая отвечать на звонки. Мгновенно связывалась с друзьями-юристами, если у него возникали вопросы по его репортерской работе. Но язычок у нее остер.

«На самом деле, — внезапно подумал Ройбен, — есть в этом доме нечто мрачное и трагическое, и я хочу узнать что». Дом вызывал у него ощущение печальной музыки виолончели, богатые низкие тона, грубоватые и неуступчивые. Дом говорил с ним, или, возможно, он заговорит с ним, если он перестанет прислушиваться к обычным звукам большого дома.