Игорь Николаев - Дети Гамельна Страница 3

Потухавшие уже угли вспыхнули с новой силой, растревоженные веткой. Язычки пламени прыгнули вверх, к чернильному ночному небу, осветили двоих, сидящих у костра. Один был в лохмотьях, цвет которых терялся в полумраке. Второй в черной рясе с капюшоном, скрывающим лицо.

Монах подкинул в костерок несколько щепок, еще сырых после недавней грозы, вдохнул полной грудью свежий воздух. Взглянул в сторону далекого города, где гасли редкие огоньки фонарей и светящихся изнутри окон. Меланхолично спросил:

— Как тебя выпустили?

— Сказал, травок поищу. Для приманки.

— Бред какой, — с чувством высказался тот, что в рясе. — Кто крыс на травы подманивает?

— Горожане запуганы и готовы поверить чему угодно, — ответствовал Крысолов. В неверном, пляшущем свете костерка его лицо утратило нахально-ироничное выражение. Балаганный оборванец говорил очень серьезно и спокойно.

— И ты надеешься получить золота столько, сколько сможешь унести? — уточнил монах.

— Альберт, я ведь совсем не так глуп, как хочу казаться и как временами считают в Приоре, — усмехнулся Крысолов. — Бургомистр еще, может, и повел бы себя честно. Но ему не позволят остальные. Дай Бог унести ноги. Бюргеры не любят, когда их берут за карман. Особенно, когда хотят взять такую сумму. Конечно, обманут. Я даже не злюсь на них, такова природа людей.

Крысолов задумчиво глядел в пламя, левой рукой поглаживая четки из необычного черного камня. Темные бусины словно ловили отблески костра и запирали в матовой темнице, светясь собственным тусклым светом. Совсем как красные крысиные глазки.

— А если все же получится что-нибудь вырвать, то, думаю, последователи Раймунда де Пеньяфорта [1] найдут, на какую благую цель потратить праведно заработанные гульдены.

— Истинно, найдем, — ответил монах, осеняя себя крестным знамением. — И ты не будешь обижен.

— Альберт, — посуровел голос Крысолова. — Мы, кажется, уже не раз это обсуждали. Мне нужно не золото. Точнее, не оно одно.

— Конечно! Ты у нас же мечтатель возвышенный! И деньги тебя не интересуют… — доминиканец раздраженно кинул в костер палку, которой до этого помешивал угли. — Тебе нужен замок поглубже в горах и закрытые глаза Святой Церкви!

— Вот видишь, сколь мало я прошу, — безрадостно и безжизненно, словно венецианская маска, улыбнулся Крысолов.

— Ты можешь купить избирательное внимание людей в Церкви, — тихо, почти шепотом промолвил монах доминиканец. — Но как ты будешь мириться с …

Он умолк и шевельнул рукой, обозначая движение вверх, к небу.

— С Господом я разберусь сам, это не ваша забота, — равнодушно отозвался Крысолов, и доминиканец вновь перекрестился. — Здесь же, на земле, мне никак не обойтись без нескольких десятков людей, готовых пройти хоть до самого ада. И вам, соответственно, тоже.

— Истинно, ад полнится добрыми намерениями и желаниями, — в третий раз перекрестился монах. — Не понимаю я такого…

— Это схоластика, ей можно заниматься бесконечно, — Крысолов распустил ремешки на потрепанном, как и все его снаряжение, мешке и задумчиво начал в нем что-то искать. — Генеральный Магистр, в отличие от тебя, понял. И всецело одобрил. Слуги Иисуса слишком часто не могут сделать то, что намерен сделать я.

Рука в рваном рукаве извлекла наружу глиняный кувшин с нетронутой восковой печатью. Вслед за ним последовал оловянный кубок. Крысолов шевельнул бровью, изображая приглашение.

— На то он и Генеральный Магистр… — скрепя сердце отозвался монах Альберт и достал изрядно помятую медную кружку. Винная струя наполнила сосуд до краев.

— За победу? — спросил Крысолов, наливая вина в собственный кубок.

Доминиканец помолчал в глубоком и явно не радужном раздумье.

— Не стану желать тебе удачи, и не буду радоваться поражению, — сказал он, наконец, твердо и решительно. — Пусть Господь решит, угодна ли ему твоя задумка…

Крысолов поразмыслил над услышанным, оценивая своеобразное пожелание.

— Сойдет, — решил он и сделал широкий глоток.

— Какое сегодня число? — поинтересовался барон фон Шпильберг у бургомистра.

— Если Дьявол ночью не поменял даты, то 20 июня, — хмуро буркнул фон Шванден. Не нравилось ему все происходящее, очень не нравилось.

Отцы города заблаговременно поднялись на башню ратуши, к небольшой площадке. С высоты в сорок с чем-то локтей открывался весьма живописный обзор почти всего города. Чтобы долгое ожидание не казалось тягостным, его скрашивали вином и закусками. Несколько взмыленных слуг затащили на площадку фон Шпильберга вместе с коляской, дабы барон мог самолично понаблюдать за происходящим.

Ровно в полдень Крысолов вошел в город. И хоть одет был по-прежнему в лохмотья, но криво сшитые лоскутья словно стали ярче, да и сам бродяга как-то вырос, в плечах раздался. В руках он держал дудочку, на таком расстоянии почти не видную. Крысолов встал точно в середине главной городской площади и поднес маленький инструмент к губам. Колокола отзвонили полдень, и с последним ударом человек в ярких лохмотьях подул в дудку. Тихо-тихо.

Поначалу ничего не случилось, дудочка шипела и слабенько гудела. А затем в чистом, умытом вчерашней грозой воздухе родился звук. Тонкая высокая нота, рождаемая неказистым и стареньким инструментом, задрожала, заплакала человеческим голосом. Звук разносился по площади, рассеивался по улочкам города, проникал в каждый дом, в самые дальние и глухие уголки. Словно труба Иерихона, только не разрушающая, а зовущая. В напеве дудочки слышался приказ, непреклонная жесткая воля, требующая подчинения.

Фон Шванден испуганно оглянулся. Все присутствующие словно превратились в статуи. Двигались только глаза, прикованные к музыканту, как галерные рабы к скамьям. Крысолов медленно шел по городу, выдувая нехитрую мелодию. И, несмотря на расстояние, бургомистр поклялся бы на Библии, именем Божьим, что глаза музыканта закрыты.

Напев дудочки действовал даже на людей, а уж крыс разом превращал в безвольных марионеток. Жители Гамельна предполагали, что крыс в городе великое множество, но никто и представить не мог, что их так много. Из каждого подвала, из каждой подворотни медленно, ступая, словно диковинные механические игрушки, выходили черные звери… Десятки, сотни, тысячи. Одиночки сбивались в группы, те — в стаи, а многочисленные крысиные стаи вливались в единый поток, живые волны черного цвета, следующие за Крысоловом. А крысы не кончались, они все шли и шли на зов старой потрескавшейся дудочки, вторя ей писком множества маленьких глоток.