Майкл Грубер - Тропик ночи Страница 3

В моей комнате тонкий матрас положен на снятую с петель дверь, опирающуюся на прикрепленные к ней ножки, каждая из которых опущена в жестянку, до половины налитую водой. Это старый полевой трюк против тараканов, пытающихся забраться к вам на ложе, когда вы спите. На этой постели спит теперь девочка. Я сплю в гамаке, повешенном на крюках в стене, причем закрепленном низко, чтобы я видела ребенка и, если захочу, могла дотронуться до него. Остальная мебель — хлам, принесенный из гаража либо найденный во время прогулок по окрестностям: покоробленное сосновое бюро с двумя ящиками вместо трех, шезлонг, который я кое-как скрепила веревками, три разномастных деревянных стула, сосновый стол и большая круглая меховая подушка. Да, еще импровизированная книжная полка — доска, уложенная на два кирпича. Над столом висит лампочка в японском бумажном шаре. Рядом с кухней крохотная ванная комната с ванной на крашеных ножках, с душем и обычными принадлежностями для мытья. Некогда белые стены ванной комнаты обросли плесенью. У нас нет кондиционера. Четырнадцатидюймовый вентилятор из того же «Кмарта» по ночам гонит к нам прохладный воздух из сада. И клозет как некий символ анальной одержимости идеей порядка, хоть я и не припомню за собой какой-то особой одержимости чем бы то ни было подобным в те годы, когда я жила реальной жизнью. Просто я очень много времени проводила в фургонах, лендроверах, в палатках, сараях, лодках, хорошо знаю, что такое поиск и отбор материала, и умею этим заниматься. Когда я переехала сюда, стены в квартире были выкрашены в розовато-оранжевый цвет, а пол покрыт грубым темно-зеленым ковролином. Я решила, если уж мне суждено умереть здесь, то я не хочу, чтобы моим последним чувственным восприятием остался этот темно-зеленый цвет авокадо. Я содрала ковролин и заменила его дешевой виниловой плиткой, а стены выкрасила белой краской. Стены голые. Когда я укладывала плитки, то обнаружила в одном из углов не покрытое клееной фанерой отверстие размером четыре на восемь дюймов; я вырезала из фанеры крышку для этой дыры и приспособила сверху плитку, подогнав ее таким образом, что поднять ее можно только при помощи большой присоски, какими пользуются стекольщики. Там я прячу то, что мне нужно спрятать.

После «Кмарта» мы поехали в Уин-Дикси, где я теперь делаю покупки. Ем я так мало, что не стоит ездить за продуктами в супермаркет; я прихватываю в каком-нибудь магазинчике, торгующем допоздна, йогурт, цыпленка или супчик. Так я и обнаружила ребенка в крошечной лавчонке на восток от шоссе Дикси. Иногда по ночам, особенно летом, липкая духота и жужжание насекомых напоминают мне об Африке, и тогда я должна куда-то поехать, услышать механические звуки дорожного движения, ощутить, втянуть в себя привычное бензиновое зловоние моей родины и почувствовать бешеную скорость ветра, бьющего в лицо. Примерно в два часа ночи я вошла в лавчонку выпить чего-нибудь холодного и увидела ее — грязную, в рваных шортах и рваной футболке. Она стояла в проходе и дрожала.

— Что с тобой? — обратилась я к ней. — Ты потерялась?

Она не ответила. Женщина за прилавком в это время стояла к нам спиной и, как мне показалось, пыталась что-то наладить в посудомоечной машине. Я подошла к стойке с напитками.

Когда я потянулась за чашкой, то услышала первый шлепок и обернулась. Появилась мать, крупная загорелая женщина лет за двадцать, с волосами, накрученными на бигуди под набивным зеленым шарфом. На ней были бермуды и топик, едва прикрывающий обширный бюст. Кем бы она ни была когда-то, эта личность исчезла или спряталась очень глубоко, потому что из глаз с красной каемкой век смотрел демон, и никто больше. Девочка держалась рукой за ухо, лицо у нее было сморщено, словно смятый обрывок фольги, но она не издала ни звука.

— Я что тебе сказала, а? — заговорила мать.

В одной руке она держала сорокаунцовую бутылку солодового пива, а другой наотмашь била ребенка. Первый же удар отбросил малышку к контейнеру с замороженными продуктами, и она с трудом удержала равновесие.

— Что я тебе сказала, глупая ты сучонка? А? (Удар.) А? Сказано тебе было, чтобы ты с места не двигалась? (Удар.) Говорила я тебе, чтобы ты стояла на месте? (Удар.) Погоди, вот придем домой, ты у меня получишь! (Удар.) А ты какого черта уставилась, сука?

Последняя фраза адресовывалась мне. Я отвела взгляд и вышла на улицу. Стояла, прижав холодные руки к теплому капоту своей машины, и тяжело дышала. Люди племени оло говорят… как же это они говорят? То, что происходит между взрослым человеком и его собственным ребенком, предначертано судьбой. Но это было в Африке, напомнила я себе. Я очень старалась усмирить свои чувства.

Я услышала, как распахнулась дверь лавчонки. Мать и ребенок вышли и направились к углу невысокого здания. Там находился темный проход, ведущий на соседнюю улицу, на которой они, видимо, жили. На типичной для этого района улице оштукатуренных блочных домов, один в один, без всяких различий, с дешевыми квартирами. Женщина держала в одной руке пластиковый пакет с пивными бутылками, а другой рукой тащила за собой девочку, тащила грубо, рывками и что-то бормотала себе под нос. Девочка, чтобы уменьшить боль, старалась держаться ближе к матери, но когда они уже сворачивали в проулок, запуталась у нее в ногах, и женщина споткнулась. Обе они упали на вымощенную гравием дорогу. Баба уберегла свои бутылки, а девочку повалила на спину. Вскочив на ноги, она выкрикнула грязное ругательство и пинком отшвырнула ребенка в сторону. Девочка свернулась в клубок, словно младенец в утробе матери, и закрыла голову тощими ручонками. Я бросилась к ним с воплем «Прекрати!».

Женщина обернулась и ошпарила меня взглядом.

— Убирайся ко всем чертям, сука! Занимайся своими вонючими делами!

Я подошла ближе и почувствовала острый запах пота и перегара.

— Пожалуйста, не бейте ее больше, — сказала я, но она сделала по направлению ко мне два шага и, неуклюже размахнувшись, попыталась нанести удар по голове.

Я перехватила ее руку приемом хики-таоши и заломила ей за спину. Прием уде-хинери. Потом я согнула ее вдвое, заставила пройти в таком положении несколько ярдов и ткнула мордой в гравий. Я всерьез не занималась айкидо[7] в последние годы, но выходит, это не забывается, как, например, умение ездить на велосипеде. Я сказала:

— Оставайся здесь. Я пойду посмотрю, все ли в порядке с твоей малышкой.

Я выпрямилась и пошла к тому месту, где неподвижно лежала девочка.

Полагаю, в эти минуты я действовала автоматически, в некоем трансе от того, что на моих глазах произошло нечто в африканском духе, нечто не столь уж необычное для племени оло, но совершенно немыслимое поблизости от магазинчика здесь, в Южном Дэйде. Вероятно, этим и объясняется мое поведение в дальнейшем. Мать не осталась на месте, она ринулась за мной в пьяном угаре, изрыгая ругательства. Одним быстрым движением я схватила ее за левое запястье и развернула приемом джодан-айгамаэ-нагеваза. Во время спортивных поединков айкидо противник в таких случаях, развернувшись вперед и вправо, восстанавливает равновесие легко и с улыбкой. Но теперь, в темном проулке, женщина весом под триста или даже более фунтов пронеслась сквозь ночь со всей силой собственной массы и ударилась головой об угол металлического контейнера для мусора со своим последним ужасающим воплем.