Шарлин Харрис - Много шума из-за одного покойника Страница 3

В чаще дендрария было так темно, что я усомнилась, удастся ли мне найти выгруженную вором кладь. Если бы я не задела штаниной пластиковую обертку, издавшую от прикосновения характерный сухой шелест, то, наверное, еще битый час рыскала бы вдоль тропинки. Но, едва услышав шуршание, я тут же встала на четвереньки и принялась шарить вокруг себя.

Вскоре я обнаружила, что пластиковая упаковка не была цельной, а состояла из двух вместительных мусорных пакетов, внахлест натянутых с обоих концов на нечто непонятное поверх другой, широкой и мягкой обертки, опоясывавшей все это посредине. Я потыкала в сверток — под мягким слоем угадывалось что-то твердое, неровное, до ужаса напоминавшее ребра.

Я закусила нижнюю губу, чтобы ненароком не вскрикнуть, и некоторое время молча боролась с всепоглощающим желанием вскочить и бежать куда подальше. Однако несколько глубоких вдохов помогли мне преодолеть себя. Я укрепилась в мысли, что осуществить необходимое мне все равно придется, но не могла решиться действовать в кромешной тьме.

В кармане ветровки я нащупала узкий легкий цилиндрик. Этот мощный точечный фонарик сразу приглянулся мне в «Уол-март».[2] Не вставая с корточек, я немного переместилась, заслонив собой то, что лежало на земле, от окон жилого здания, и лишь тогда включила фонарик.

Я даже рассердилась на себя, заметив дрожь в руке, которой отодвигала края пластиковых мешков. Я развела их примерно дюйма на четыре и замерла, увидев перед собой порядком застиранную, разорванную мужскую рубашку в оранжево-зеленую клетку. Ее нагрудный карман, очевидно, где-то за что-то зацепился, поскольку отошел по шву, а один клок был даже выхвачен, как говорится, с мясом. Рубашку я сразу узнала, хотя в последний раз, когда она попадалась мне на глаза, никаких повреждений на ней не было и в помине.

Я еще немного задрала мешок, обнаружила руку и пальцами нащупала запястье — то место, где чувствуется пульс. Промозглой ночью я сидела на корточках посреди запущенного парка в Шекспире, держа за руку мертвеца. На пластиковых мешках в избытке остались мои отпечатки.

Через сорок минут я уже сидела в своей спальне. Наконец-то я чертовски устала. Я успела стащить с трупа мешки, установила личность умершего и полную невозвратимость его к жизни: ни дыхания, ни сердцебиения. Затем я выбралась из парковой гущи, зная, что оставляю за собой следы, но избежать этого было не в моих силах. Мне ни за что не удалось бы уничтожить улики своего вторжения в дендрарий, и на обратном пути, по моему разумению, их тоже сохранилось предостаточно.

Я выбралась из кустов на Лэтем-стрит и перешла ее в том месте, где меня не заметили бы из окон квартир. Перебираясь от одного укрытия к другому, я обогнула дом Карлтона Кокрофта, бесшумно миновала его дворик и оказалась в собственном.

Я обнаружила, что вор вернул тележку на прежнее место и даже загрузил в нее мусорные бачки, но перепутал их. Синий всегда стоял у меня справа, а коричневый — слева. Похититель же поменял их местами.

Я отомкнула черный ход и вошла в дом, не зажигая света, открыла в кухне нужный ящичек и достала оттуда две эластичные резинки. Затем я вернулась к тележке, вынула из бачков уже полные мусорные мешки и перетянула их резинками. Внутрь бачков я поместила те, которые прикрывали труп, а в них вставила прежние, и внешнюю пару снова завязала. Пришлось признать, что среди ночи невозможно дотошно осмотреть поддон тележки, а вкатить ее в дом тоже было нельзя. Это наделало бы лишнего шума. Оставалось лишь ждать до утра.

Итак, я предприняла все возможные меры по уничтожению следов моего невольного соучастия. Вероятно, теперь я со спокойной душой могла бы отправиться в постель, но вдруг поймала себя на нервном пощипывании губ. Это подавало голос мое буржуазное воспитание. Оно громко и упрямо заявляло о себе в самых неожиданных и неподходящих случаях. Бренные останки знакомого мне человека одиноко лежали во тьме парка, и я не могла с этим смириться.

Но звонить в полицейский участок было тоже нежелательно. Возможно, все входящие звонки записываются или каким-либо образом проверяются даже в таком городишке, как Шекспир. Может, просто забыть обо всем — и с плеч долой? Все равно утром кто-нибудь его найдет… А вдруг это будут ребятишки с Лэтем-стрит?

Наконец я придумала, кому следует позвонить. Некоторое время я еще колебалась, так и этак переплетая пальцы и кожей на затылке ощущая бессмысленность подобных манипуляций.

«Давай же, кончай скорее!» — подхлестнула я себя.

Я снова вынула фонарик и в его тусклом луче принялась листать миниатюрный телефонный справочник Шекспира. Затем я набрала нужный номер, выждала три гудка и услышала сонный мужской голос:

— Клод Фридрих.

— Послушайте, — начала я, сама удивилась, до чего резко и хрипло это у меня вышло, и замолчала.

— Да?..

Кажется, он окончательно проснулся.

— В парке, через улицу от вашего дома, лежит мертвый человек, — сказала я и повесила трубку.

Через коридор я прокралась в тренировочную комнату, где висела боксерская груша. В окно было видно, что в квартире Клода Фридриха на третьем этаже, по соседству с Дидрой Дин, зажегся свет.

Вот теперь я и вправду выполнила все, что от меня зависело. С приятным ощущением сброшенного груза ответственности я стянула с себя одежду и облачилась в ночную сорочку. По улице протарахтела машина. Я на цыпочках перешла в темную гостиную и поглядела в окно. Фридрих не счел мой звонок баловством. Он стоял у дома, одетый явно наспех, и разговаривал с одним из патрульных полицейских. Это был Том Дэвид Миклджон. Я пронаблюдала, как они вместе углубились в парк по той же тропинке, по которой недавно катил мою тележку вор. Оба освещали себе дорогу сверхсильными фонарями.

«Инцидент исчерпан», — решила я, вернулась в спальню и скользнула в свою широкую кровать, на свежие простыни.

Едва устроив голову на подушке, я мгновенно — наконец-то! — заснула.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Наступил вторник. Утром по этим дням я навещаю миссис Хофстеттлер. Ее сын Чак живет в Мемфисе. Он, конечно, заботится о матери, но не настолько, чтобы часто наезжать в Шекспир. Вот почему Чак щедро оплачивает мне визиты, которые я наношу Мэри Хофстеттлер дважды в неделю.

Каждый раз я немного прибираюсь в ее квартире, стираю и сушу белье в машинке, а иногда, когда у миссис Хофстеттлер выдается, по ее собственному выражению, гибкий день, доставляю ее в гости к подруге, в «Кей-март»[3] или в «Крогер».[4]

От своего домика я дошагала до жилого здания, вошла через скрипучую переднюю дверь и легонько постучала в первую квартиру налево, давая знать миссис Хофстеттлер о своем прибытии. У меня был свой ключ. Миссис Хофстеттлер уже встала — добрый знак. В плохие, жесткие дни я вхожу и застаю ее еще в постели.