Лилит Сэйнткроу - Возвращение домой (Coming Home) Страница 3

Когда Пасть открылась во второй раз, Лиане было девятнадцать, и она хорошо помнила, как послы Гегемонии пришли к ее матери.

— Десятина не коснулась этого города. Почему?

А Данте ответила:

— Вам лучше знать, высокомерные болваны. Заходите и спросите его то, что хотели.

Лифт звякнул и остановился, затем звякнул снова, и двери скользнули в стороны. Знакомая прихожая – белый пол, белые стены, фрагмент репродукции Берскарди висит над белым эмалированным столом в стиле нео-деко – полностью поглотила ее. Голова у нее чесалась, длинные черные волосы спутались и торчали в разные стороны, да и одежда тоже не первой свежести, за исключением походной рубашки из антибактериального микроволокна и кожаных заплатанных джинс. Нескользящая подошва ее сапог немного скрипела, создавая едва различимое эхо.

Двойная дверь в конце коридора открылась. Из нее лился серый, дождливый, зимний свет, мерцая на деревянном полу. Спарринг зал был огромен, подобно пещере; одну его стену занимали зеркала, а другую – испещренные отверстиями от пуль стекла. К стене с зеркалами была прикручена отполированная до блеска балетная стойка. Виднелись очертания стройной фигуры с длинными, немного курчавыми волосами, одетой в свободный черный шелк. Она стояла на том же месте, спиной к двери; ее золотистые руки были отчетливо видны.

Данте Валентайн повернулась и посмотрела на своего приемного ребенка. Все та же резкая, губительная, разумная осторожность в темных, ясных глазах; все те же высокие скулы и прекрасные, чувственные губы, изогнувшиеся в холодной полуулыбке; все та же тягучая грация в плечах, а рука сжимает длинный, изогнутый силуэт. Изумруд на щеке Данте приветственно вспыхнул зеленой искрой над татуировкой – крылатый кадуцей, бегающий по ее коже. Татуировка Лианы – чернильные шипы с вживленным в плоть бриллиантом – предательски ответила. Кольцо сжалось, зеленое мерцание закружилось в его глубине, а потом снова затихло, превратившись в мертвенную тьму.

Они оценивающе посмотрели друг на друга, и Лиана почувствовала себя раздувшейся, бесформенной, как капля реактивной краски в невесомости.

— Ты просто копия своей матери, — повторяла Данте снова и снова. —Она была такой красивой.

И каждый раз Лана вздрагивала. Она ненавидела быть копией мертвой женщины с изящной легкой улыбкой и темными волосами, которую не могла вспомнить даже по фотографии. Она хотела быть такой же красивой, как ее приемная мать – самая известная некромантка в мире. Женщина, которая ее вырастила; женщина, чей демон играл с Лианой долгие часы ее мрачного детства.

Как обычно, Лиана сдалась первой.

— Блудная дочь вернулась. — Ее голос звучал с вызовом, и она внутренне поморщилась, когда плечи Данте немного опустились, словно она готовилась к удару.

— Я никогда не знала, что ты так щедра, Лиа. Я даже не знала, что ты в городе.

— Вор в ночи.

«Спроси меня, что я здесь делаю. Ради всего святого, разозлись. Скажи что-нибудь».

— Ты… — Данте замолчала.

«Ты в порядке? У тебя все хорошо?»

Она никогда этого не спросит.

— Ты надолго приехала? Я…

— Ненадолго.

«Теперь, когда Тиенс нашел меня».

— Я только зашла поздороваться и повидаться с Джафом.

Снова это изящное движение, будто слова – это меч, скользящий по плоти.

— Только для этого? — Эти три слова были наполнены и другими вопросами. Такими, как: «Ты простила меня? А если нет то, как долго ты еще будешь меня ненавидеть?»

Вопросы, на которые нет реального ответа.

— Не совсем. Я так понимаю, он в офисе?

«Я знаю, он должен быть там. Распределяет защиту и пытается удержать этот город на плоту. Вероятно, также организовывает лагеря для иммигрантов».

— Да. — Данте слегка наклонила голову, шелк затрепетал, когда она сделала один шаг вперед. Свободного покроя брюки и рубашка со стоячи воротником, укрепленная вставками, а не джинсы и походная рубашка, которые она одевала, выходя наружу. — Я волновалась о тебе, Лиа.

Еще больше невысказанных сов поползло по застывшему, серому воздуху.

— Я должна защищать тебя. Я обещала твоей матери.

А в ответ Лиана бросалась на нее посреди словесной перепалки, пока в ней бушевала юность.

— Мне плевать, что ты ей обещала. Я – не она.

— Ко мне приходил Тиенс, — произнесла она. Она слышала, каким сдавленным был ее голос, и ненавидела себя за это. — Только не говори Джафу, но я собираюсь выполнить для него эту «грязную стирку». Яблоко от яблони, да?

Данте вздохнула.

— Если ты хочешь подраться, можешь прийти чуть позже. Ты же знаешь, до полудня я не готова убивать.

Сердце Лианы сжалось.

— Прости, что разочаровала.

— Sekhmet sa’es. — Но в этом проклятии не слышалось той привычной резкости. — Что мне нужно сделать, Лиа? Чего ты хочешь? Крови?

«Как будто ты можешь истечь для меня кровью. Как только ты себя порежешь, тут же появится Джаф, тогда мне придется наблюдать  разочарование и на его лице. Исида, защити меня».

— Я просто хочу поздороваться. Или мне это запрещено?

— Это ты сбежала. — Некромантка сделала быстрое, бесплодное движение, слишком быстрое для дрожи. — Могу я пригласить тебя на ужин? Тот магазинчик на Пол Стрит все еще работает. Или мы могли бы прогуляться. Даже…

— Даже потренироваться? Ты просто пытаешься еще ненадолго задержать меня, так?

«Послушать мое хныканье. Я обещала себе, что не буду этого делать».

— Я намного лучше, чем должна быть.

— Так я слышала. — Данте расслабила плечи. — Зачем ты на самом деле пришла, Лиа?

«Хотела бы я знать».

— Просто хотела поздороваться, мама. — Специально подчеркнутое слово. Данте превратилась в резную статую из жидкого золота, каждый дюйм ее уверенности и готовности испарились. Только глаза. Боль в ее глазах была и утешением, и ядом. — Я, пожалуй, пойду. Передавай привет Джафу.

— Возвращайся скорее, — прошептала Данте. Ее аура, полная блестящих вспышек магии некроманта и смешанная с черным алмазным огнем демона, стала темной и тихой от боли. — Пожалуйста, Лиа…

— Может быть. Задержи дыхание. — И Лиана зашагала прочь.

«Ну вот. Миссия завершена. Теперь можно идти».

Как всегда, последнее слово оказалось за Данте.

— Я люблю тебя. — Слова были нежными, покрытыми смертельным гневом, и такими хриплыми, что почти отказывались пробираться сквозь воздух. — И всегда буду любить.