Говард Лавкрафт - Запертая комната Страница 3

Внезапно он поймал себя на мысли, что непозволительно вот так просто лежать, какой бы расслабляющей ни казалась окружавшая его обстановка, Прежде чем покинуть эти места, ему предстояло сделать массу дел, и он попросту не мог позволить себе ни часа праздного времяпрепровождения: надо было приступать к исполнению возложенных на него весьма туманных, но все же непреложных обязательств, а потому он поднялся с кровати, взял лампу и принялся обследовать внутреннее убранство дома.

Из спальни Эбнер направился в столовую, которая располагалась возле кухни и представляла собой комнату, обставленную жесткой, неудобной, также изготовленной вручную мебелью, а оттуда прошел в небольшую гостиную, своей меблировкой и общим убранством скорее напоминавшую интерьер не столько девятнадцатого, сколько восемнадцатого века. Судя по отсутствию пыли на предметах, Эбнер предположил, что двери в эту комнату закрывались намного плотнее, чем во все остальные помещения дома. Потом по открытой лестнице поднялся на верхний этаж и стал переходить из спальни в спальню — все они были основательно запыленные, с поблекшими занавесками, и всем своим видом красноречиво указывали на то, что на протяжении последних лет в них никто не жил.

Наконец он вышел в коридор, в конце которого располагалась та самая запертая комната, убежище — а может, тюрьма? — тетушки Сари, по-прежнему не представляя себе, что могло за ней скрываться. Подчиняясь какому-то навязчивому импульсу, он прошел прямо к ее двери и, непонятно к чему прислушиваясь, остановился. Изнутри, естественно, не доносилось ни шороха, ни звука, ни малейшего поскрипывания — абсолютно ничего, — а он все продолжал стоять перед дверью, объятый воспоминаниями о прошлом, и словно все еще находясь во власти того нелепого запрета, который много лет назад был наложен его дедом.

Однако теперь Эбнер уже не видел никакого смысла следовать распоряжениями старика, а потому, вынув из кармана массивную связку, он терпеливо перепробовал несколько ключей, пока не нашел нужный. Повернув ключ в замке, он толкнул дверь — чуть протестующе скрипнув, та отошла в сторону, и он поднял лампу повыше.

По правде говоря, Эбнер не исключал, что может увидеть перед собой нечто похожее на будуар дамы, однако содержимое запертой комнаты повергло его в немалое изумление.

Постельное белье пребывало в полнейшем беспорядке, подушки валялись на полу, на громадном блюде остались засохшие остатки какой-то еды. В комнате стоял странный рыбий запах, который нахлынул на него с такой неожиданной силой, что он едва не поперхнулся от отвращения. Иными словами, все в комнате находилось буквально вверх дном, причем явно пребывало в таком состоянии уже долгое, очень долгое время.

Эбнер поставил лампу на отодвинутый от стены комод, прошел к окну, зависавшему как раз над мельничным колесом, отпер его и поднял створку. Потом попытался было распахнуть ставни, но тут же вспомнил, что они были наглухо приколочены гвоздями. Тогда он выпрямился, отступил на шаги ударом ноги вышиб деревянные панели, чтобы впустить в комнату поток свежего, влажного воздуха.

После этого он прошел к соседней, наружной стене комнаты и таким же образом освободил от ставней единственное находившееся в ней окно. Лишь отступив на пару шагов, чтобы полюбоваться результатами своего труда, он заметил, что случайно отломил кусок рамы с того окна, которое располагалось над мельничным колесом. Внезапно вспыхнувшая досада от содеянного столь же быстро улеглась, когда он вспомнил наказ деда относительно самой мельницы и располагавшейся над ней комнаты, а именно то, что они должны быть разъединены, а затем и вовсе разрушены. Чего уж тут было горевать о какой-то попорченой оконной раме!

Затем он снова подошел к комоду за лампой и случайно задел его бедром, отчего тот немного отклонился к стене — и в тот же миг услышал слабый шорох. Посмотрев себе под ноги, Эбнер разглядел что-то вроде длинноногой лягушки или жабы — толком даже не разобрал, что именно это было, — которая проворно скрылась под комодом. Сначала он хотел нагнуться и выгнать неведомую тварь наружу, однако потом решил, что ее присутствие вряд ли представляет какую-либо опасность — в самом деле, раз уж она все это время сидела в этом запертом помещении, питаясь одними лишь тараканами и другими насекомыми, которых ей удавалось отыскать, то вполне заслуживала ого, чтобы ее не тревожили.

Выйдя из комнаты, Эбнер запер за собой дверь и вернулся в хозяйскую спальню на первом этаже. Про себя н подумал, что все же положил пусть банальное, но все же начало своему вступлению в права владения домом, как говорится — вспахал первую борозду. После столь непродолжительного и поверхностного осмотра помещения он почувствовал себя еще более уставшим, а потому, даже несмотря на относительно раннее время, решил лечь в постель, чтобы проснуться как можно раньше. Завтра предстояло обследовать старую мельницу — как знать, возможно, кое-что из ее механизмов, если таковые еще сохранились, можно будет продать, тем более что водяное колесо стало по нынешним временам довольно большой редкостью — ценностью почти антикварной. Эбнер еще несколько минут постоял на веранде, невольно вслушиваясь в заливистый стрекот сверчков, кузнечиков, а также хор козодоев и лягушек, который окружал ею буквально со всех сторон и своей оглушающей настойчивостью едва ли не заглушал все остальные звуки, в том числе и слабые шорохи самого Данвича, Он стоял так до тех пор, покуда голоса этих диких порождений природы не стали совсем уж невыносимыми, после чего вернулся в дом, запер за собой дверь и прошел в спальню.

Раздевшись, Эбнер улегся в постель, однако еще почти целый час не мог заснуть. Он беспрестанно ворочался с боку на бок и испытывал все более нараставшее раздражение по поводу того самого разрушения , о котором писал дед и осуществить которое ему одному было; увы, просто не под силу. В конце концов к нему все же пришел долгожданный сон, хотя сам он этою, естественно, не почувствовал.

II

Проснулся Эбнер с рассветом, но едва ли почувствовал себя хорошо отдохнувшим. Всю ночь ему снились невиданные места и населявшие их фантастические существа, которые поражали его своей неземной красотой, диковинным видом и одновременно наполняли сердце необъяснимым чувством страха. Он словно бороздил океанскую пучину и рассекал своим телом воды Мискатоника, где его окружали рыбы, амфибии и странныме люди, также являвшиеся наполовину земноводными; видел также поистине чудовищные организмы, спавшие в необычных каменных городах на дне моря; слышал затейливую, фантастическую музыку, отдаленно напоминавшую пение флейт и сопровождавшуюся не столько пением, сколько непривычным подвыванием каких-то диких, явно нечеловеческих голосов; видел своего деда Лютера Уотелея, который стоял перед ним, выпрямившись во весь рост, и посылал ему проклятия за то, что он осмелился войти в запертую комнату тетки Сари.