Андрей Столяров - Некто Бонапарт Страница 3

На сегодня у него было несколько дел, но в первую очередь он ознакомился с диагнозом, который принес хмурый санитар — палач с лицом херувима. Бонапарт находился в Карантине уже трое суток. Были назначены гомеопатические процедуры с элементами устрашения. Наблюдающий врач прописал еще интенсивную психотерапию, но Патриарх воспрепятствовал, продублировав запрет письменно, — предосторожность далеко не лишняя, когда имеешь дело с бандой садистов. Патриарх знал, к чему приводит интенсивная психотерапия, ему нужен был живой человек, а не кукла на шарнирах. Судя по анамнезу, пациент находился сейчас в нужном состоянии: напряженно-подавленном, близком к панике — лихорадочно искал выход из ситуации, Любой выход.

Он подписал диагноз.

— К двенадцати подадите его сюда.

— Процедуры? — осведомился санитар.

— Без процедур, — Патриарх поймал недовольный взгляд голубых фарфоровых глаз. — Вам крови мало? Идите!

Санитар вышел, не козырнув. Патриарх подавил жаркий гнев. «Одна ошибка, и я сам окажусь в Карантине», — подумал он. Мельком просмотрел сводку. Секретарь был прав. Обстановка не радовала. Помойка, накопив силы, перешла в наступление по всему фронту. Армии отходили с тяжелыми боями. Следовало ожидать, что придется оставить Хэмптон — его заводы уже эвакуировались, а на левом берегу Праты создавался новый рубеж обороны. Четвертая группа войск сдерживания, неделю назад попавшая в котел, после неудачных попыток деблокирования получила приказ рассредоточиться и пробиваться мелкими соединениями. Потери были колоссальные. Командующий пропал без вести. Появился новый вид чумы, стойкий к аутобиотикам. В разделе секретной информации сообщалось, что наступление Помойки началось после того, как в один из ее предполагаемых мозговых центров была сброшена нейтронная бомба. На акции настоял Объединенный комитет штабов.

Патриарх выругался. Как будто первой атомной бомбардировки было недостаточно. Он переключил компьютер и надиктовал записку в правительство, где категорически возражал против употребления в борьбе с Помойкой методов, продуцирующих сильные технические следы, в том числе — радиацию. Совершенно очевидно, что Помойка представляет собой некий организм, возникший путем цепной самосборки в результате накопления промышленных отходов до критической массы. Источником пищи для нее являются экскременты цивилизации. Бессмысленно пытаться уничтожить агломерат с помощью тех средств, которые стимулируют его рост и размножение. Ничего более идиотского придумать нельзя. Он не смягчал выражений. Он надеялся, что хотя бы резкость заставит их задуматься. В конце сводки скупо сообщалось, что вчера была предпринята очередная попытка установить связь с аборигенами, но обе заброшенные группы исчезли. Еще более скупо сообщалось, что в Восточных странах Помойка проявляет длительную пассивность, это связывалось с широкой натурализацией производства.

— Конечно, — пробормотал он.

На очереди была докладная секции Исторического Террора. Докладная была отпечатана на бумаге, в обход компьютера — вероятно, чтобы усилить впечатление. Руководство Секции полагало, что ситуация катастрофически ухудшается, медлить более нельзя, необходимо срочно осуществить запланированные теракты в интервале XVII-XIX веков в количестве до трехсот единиц.

Он скомкал бумагу и бросил ее в утилизатор. Секция ИТ была создана год назад и отражала безумный замысел Управления разведки — что сплошной одномоментный террор, осуществленный в опорных точках истории, может привести к желаемому результату.

— Покончить самоубийством мы всегда успеем, — вслух сказал Патриарх.

Далее он принял отцов-пилигримов. Отцы-пилигримы волновались и требовали скорейшего запуска. Это были лучшие его кадры, удивительным образом сохранившие веру в первоначальные идеалы страны. Зелень. Слепые романтики. Патриарх отвечал неопределенно. Запуск имеет смысл, когда темпор — место персонификации, отработан до мельчайших деталей, иначе не произойдет замещения исторической личности. А материалов по «Мэйфлауэру» практически не было. Не удалось реально биографизировать ни один образ. Вся эта группа была обречена. Скорее всего, их просто разбросает по истории, и они навсегда пропадут во тьме веков. Он объяснил им это. Они были все равно согласны.

— Письмо Монтесумы, — напомнили ему.

Это был сильный аргумент, и он отпустил их, обещав сделать все возможное.

Письмо Монтесумы было обнаружено еще в начале века в тайнике храма при раскопках бывшей столицы ацтеков — Теночтитлана (современный Мехико) англо-французской экспедицией: Флеминг, Жоффр и Тюзе. Написанное на иератике, оно не поддавалось переводу. Только недавно, в связи с организацией Полигона, когда начались систематические поиски в архивах, было установлено, что текст его зашифрован личным кодом Патриарха.

Монтесума очень сжато излагал события. Замещение личности произошло не совсем гладко: ему потребовалось симулировать болезнь, чтобы ближайшее окружение императора на заподозрило подмены. Особенно трудно было с языком, оказавшимся весьма далеким от того, которому его учили. Тем не менее все обошлось. Монтесума, он же Джон Герфтон, сразу же начал проводить чрезвычайно жесткую политику на завоеванных территориях, фактически геноцид. Когда Кортес вторгся в империю, угнетенные племена выступили против центральной власти и развалили боевую мощь ацтеков. Монтесума, как и было запланировано, сдался в плен, а затем призвал своих подданных покориться испанцам. Дальнейшее известно: ацтеки восстали, Монтесума был убит, сопротивление испанцам возглавил Куаутемок, но было уже поздно — Кортес захватил Теночтитлан, и освоение Америки произошло на полвека раньше, соответственно раньше началось развитие ее Северной части.

Ровно в двенадцать привели Милна. Санитар толкнул его на стул и, повинуясь нетерпеливому жесту Патриарха, снял наручники. Милн выглядел неплохо, только у глаз жесткими кругами скопилась чернильная синева. Он положил ногу на ногу. Патриарх испытывал сильнейшее раздражение, видя перед собой этого невысокого сухощавого юношу с резкими чертами молодого Бонапарта. Страна агонизировала. Солдаты на фронте тысячами захлебывались в вонючей пене и разлагались заживо, тронутые обезьяньей чумой. Шайки дезертиров наводили ужас на города. Правительство было бессильно. Отцы-пилигримы, лучшие из лучших, элита нации, готовы были завтра же безоговорочно идти на верную смерть, чтобы хоть немного отдалить наступление Ночи. А в это время кучка высоколобых интеллигентов, отвергнутых собственным народом, — мизер в масштабах государства — заумно рассуждает о том, что существующая политическая доктрина давно исчерпала себя, сгнила, опрокинулась внутрь социума и низвергла цивилизацию в недра гигантского природного катаклизма. Чушь, болтовня — вредная болтовня, прибежище для отчаявшихся и опустивших руки.