Наталья Иртенина - Ракурсы Страница 3

Полагаю, мне некоторым образом повезло, что скука все же не стала моим особым ракурсом на всю жизнь. Если, конечно, считать везением состоявшуюся в конце концов встречу с тем, что когда-то я назвал «Оно».

2

Наверное, есть какая-то закономерная связь между стремлениями и желаниями человека и тем по виду случайным их осуществлением, которое дарит ему иногда окружающая реальность. По всей видимости, между мятежным духом и косной материей налажены более тонкие взаимоотношения, чем обычно принято думать, и силе человеческой мысли дано иногда торжествовать, преодолевая сопротивление разного рода обстоятельств, из которых слагается жизнь.

Когда в четырнадцать лет на меня свалилось одно из таких «случайных осуществлений» (я не прилагал к тому ни малейших физических усилий), мне ничего не оставалось, как уверовать в примат духа над материей – тем более что я получил и дополнительное убедительнейшее тому свидетельство.

Осуществление состояло в том, что мне показали дорогу к Оно и научили путешествовать по ней. Самое удивительное свойство этих путешествий заключается в том, что идти никуда не требуется – дорога сама везет в нужном направлении, и путешественнику остается лишь глазеть по сторонам да время от времени приходить в себя от свежих впечатлений. Последнее особенно важно, потому что иногда оказывается, что впечатления получает неизвестно кто, а тебя самого нигде нет и даже приходить в себя совершенно некому. Впрочем, я забегаю вперед.

Я тогда лежал в больнице, и мне вырезали аппендицит. После операции делать было совершенно нечего, и я таращился в потолок, размышляя над тем, почему никто еще не придумал способа ходить по нему. В палате бубнило радио, скучно рассказывая какую-то дикую историю о парне, который превратился в гусеницу. Мой сосед слева громко чавкал помидорами, отчего я невольно начинал ненавидеть его про себя. Сосед справа читал книжку, но скоро она ему надоела – с задумчивым видом он пролистнул ее, вытянул из середины листок бумаги, похожий на промокашку, и аккуратно оторвал от него кусочек. Потом посмотрел на чавкающего идиота, на меня, на дверь палаты и, подмигнув, протянул мне огрызочек промокашки. Себе оторвал другой и сразу запихнул в рот.

Я ничего не понял в этих его странных действиях и поначалу решил, что малый с приветом. Звали его Витек, а от чего его лечили, я так и не разобрался. Увидев, что я собираюсь положить бумажку на тумбочку, он сначала сделал страшные глаза, а потом изобразил на лице блаженство, из чего я заключил, что бумажку съесть все же придется, раз угощают. В ответ я покрутил пальцем у виска и слизнул желтоватый клочок с ладони.

Витек сразу же потерял ко мне интерес и откинулся на подушку – правда, напоследок сделал знак молчать и показал кулак.

Мне было безразлично, и даже внезапная немота Витька не показалась мне достойной внимания. Я продолжил медитировать на потолок, полностью отключившись от теперь уже двух идиотов, и лишь время от времени улавливал отдельные куски из истории про человека-гусеницу.

Внезапно с палатой стало происходить что-то странное. Она накренилась вбок, как будто плыла по морям по волнам, и больничные койки, тумбочки и холодильник завибрировали в попытке оторваться от пола. Потом те же мелкие вибрации проникли внутрь меня, и, почувствовав их щекотку, я засмеялся. Это было смешно и страшно одновременно. Я посмотрел на Витька и хотел спросить его, что происходит, но на постели вместо него лежала белая, забинтованная с ног до головы мумия. Исчезновение Витька удивило меня почему-то больше, чем неизвестно откуда взявшаяся мумия. Я хотел было позвать его, но тут палату перекосило на другой бок, и я вынужден был вцепиться в кровать, чтобы не свалиться с нее. И в ту же секунду пожалел о том, что люди не летают и не ходят по потолку, потому что теперь эти способы передвижения казались мне единственно безопасными и пригодными для человека.

И едва я закончил думать эту мысль, как оказался на потолке. Меня совсем не удивило это, я даже не стал гадать, почему я не падаю вниз, потому что на каждой из своих двух десятков ножек я видел по маленькой присоске, вроде тех, на которых лепятся к гладкой поверхности мелкие игрушки. Я осмотрел, насколько это было возможно при отсутствии шеи, всего себя и понял, что я гусеница-многоножка. Это открытие взволновало меня, потому что вплоть до этого момента я думал, что я человек, и совершенно не подозревал о своей истинной сущности. Между тем истинная моя сущность начала перебирать лапками в направлении ближайшего угла. Я понимал, что если меня обнаружат врачи и медсестры, они начнут кидать в меня яблоками и палками и могут поранить. Мне нужно было спрятаться от них в каком-нибудь углу. Но, к своему изумлению, ни одного угла я не отыскал. Их просто не было – палата сделалась овальной, и это новое открытие наполнило меня восторгом. Все вокруг раскрасилось в яркие вместо бледно-больничных цвета и наполнилось торжественной органной музыкой. И тогда я понял – это то, чего я ждал всю жизнь. «Вот оно, – сказал я себе. – Теперь-то все будет по-другому».

Но как только я подумал о том, что все будет по-другому, я вдруг снова очутился на кровати с пластиковой трубкой, торчащей в боку. В облике гусеницы я совсем позабыл про свой аппендицит, точнее говоря, мои бока были абсолютно целыми, когда я ползал по потолку. Это еще раз подтвердило мое давнее представление о мире: все в нем зависит от выбранного ракурса. Теперь же я убедился в том, что существует такой ракурс, при котором и человек, и все его слепые отростки становятся лишь смешным воспоминанием. Удивляло только то, что это воспоминание принадлежало насекомому, и притом не самому симпатичному (я всегда отличался здоровой самокритичностью и должен был признать, что моя истинная сущность вызывает более чувство брезгливости, нежели радость узнавания). Признаюсь, меня тогда даже немного оскорбило подобное положение вещей, и лишь необычайность ситуации сглаживала это впечатление.

Палату еще какое-то время штормило, но уже заметно меньше. Меня несколько озадачило, почему этого не увидела медсестра, пришедшая делать уколы, но потом я решил, что она просто промолчала, чтобы не сеять панику среди больных. Я не сомневался в том, что взбесившаяся палата должна была напугать ее. Я и сам едва не сполз от страха под кровать, когда обнаружил, что холодильник на самом деле никакой не холодильник, а рычащий белый медведь. Удержало меня лишь то, что кровать могла легко растоптать меня – она приплясывала от возбуждения, готовая сорваться с места и ускакать.

Словом, в тот день мне скучать не пришлось. Чудеса трансформации твердой материи закончились лишь к вечеру. Все произошедшее оставило у меня ощущение откровения – еще одного, но на этот раз менее невразумительного и более конкретного, чем то первое, детсадовское. Это был явственный привет из реальности Оно – первая ласточка, утвердившая меня в правоте моих притязаний.