Александра Лосева - ДОМ ПОЛНОЛУНИЯ Страница 3

Не помню, откуда, у меня взялся топор. Точно такой же, как в жизни – на длинной рукоятке, покрашенной в красный цвет, очень удобный. Не совсем понимая, что и зачем я делаю, я подбежал к одному из них, голому скрюченному уроду, который что-то оживленно рассказывал своему соседу – пузатому и лупоглазому, в красной шапке. Сначала я потряс скрюченного за плечо, но он никак не ответил. Тогда я размахнулся и ударил его топором. К потолку поднялся фонтан крови, она облила меня и урода в красной шапке, и стены, и пол. Скрюченный упал и забился, изо рта у него шла пена. А его сосед повернулся к пустому месту, где только что был его собеседник, пожевал отвисшими губами и сказал неожиданным басом, словно отвечая на вопрос:

– А гала ду. Шибар ог тукрато ох нараг гала ду.

И тогда я закричал, и кричал, пока не увидел жемчужно-серое осеннее небо, легкое и высокое, и солнце, которое было за облаками, золотистое пятно на сером шелке, и узор из голых темных веток, словно кружево, брошенное в это небо, и лохматые птичьи гнезда, и самих птиц, черных и большекрылых. Я знал, что скоро может пойти дождь, мне было светло и хотелось смеяться.

А потом я проснулся. Иногда ко мне приходит этот сон – осеннее небо (я почему-то точно знаю, что оно осеннее), ветки, птицы. Тогда я снова обретаю надежду, потому что это – единственное неподдельное воспоминание, все это действительно было со мной когда-то и где-то. Это моя единственная правда. И тогда я верю, что на свете есть не только Дом.

…А напоследок Собеседник бросил через плечо:

– Сегодня на третьем этаже в 218-й комнате Черная Свадьба.

Я ничего не ответил, а Собеседник вышел в коридор и там истаял. Так уж у него заведено.

Я немного посидел в углу, а потом все же пошел. Конечно, после разговоров с Собеседником уже ничего не хочется – ни свадеб, ни поминок. Ничто уже не удивляет. Собеседник дико утомителен. Сейчас вот он сидел и битых два часа вещал мне о бессмысленности какого-либо общения вообще. Он объяснял это тем, что все равно я слышу только то, что хочу услышать. «А чего ж ты ко мне все время ходишь, если ты такой умный?» – спросил я его, наконец. Тут Собеседник стушевался и понес свою обычную желчную ахинею. Я послушал его, и мне расхотелось делать вообще хоть что-нибудь, а ведь планы были – я собирался найти еще уайт-спирита и развести вечером большой костер из мебели, может быть, даже на крыше…

А теперь, после этой долгой и безнадежной беседы, мне хотелось одного: сесть где-нибудь в темном углу, закрыть глаза и ждать, а вдруг что-нибудь будет. Так бы я и сделал, если бы не последние слова Собеседника.

Черная Свадьба.

Это что-то новое. Я попробовал эти слова на вкус, и они сплелись у меня перед глазами, словно две черные змейки, две гадюки на берегу стоячего пруда. Черная Свадьба – на ум приходили вещи, которые я никак не мог помнить, но, тем не менее, откуда-то знал. Сейчас я не понимал, что они значат, остались только какие-то мутные картины и названия: Черная Свадьба, опустевшие деревни, мертвые дома хлопают ставнями, кто-то, кто-то у окна, смотрит. Ночные перекрестки, двурогий месяц, наговор-приговор, хлеб-да-соль, Иван Купало, отченаш, но наоборот, свечи, много свечей, а в конце – снова Черная Свадьба.

Как-то зябко становилось от этих слов, и я решил пойти. Пусть Собеседник сколько угодно говорит, что Дом непостижим и непобедим, потому что это неизменная данность (только подумать, сколько «не», Собеседник – сплошное отрицание). Пусть болтает про пепел, про то, что я – только горсть пыли, а Дом – единственная истина, что все это зря. А я все равно буду кидаться навстречу каждому шороху и огоньку в дальнем окне. Другой вопрос, надолго ли меня хватит.

Я взял топор и пошел.

Путь на третий этаж был неблизкий. Ходить по главной лестнице я все еще опасался, а значит, придется через актовый зал выбраться в хозяйственный блок, а оттуда – к запасному выходу. Это продуваемая всеми ветрами и жутко захламленная лестница. Три четверти окон на лестничных площадках выбиты, так что там вечный сквозняк и окаменевшие на ветру кучи мусора. По вечерам в окна заползает туман и клубится на лестничных пролетах.

С площадки между шестнадцатым и пятнадцатым этажами виден двор от первого корпуса до четвертого. Видны большие контейнеры, ржавые и пустые, куча щебня прямо перед входом в четвертый корпус, котлован, трубы, которые отсюда кажутся россыпью спичек. Видна Стена, но для того, чтобы разглядеть ее, как следует, нужно высунуть в разбитое окно голову. Над ее серой лентой заметна темная полоса колючей проволоки. Во всем Доме нет ничего более исправного и надежного, чем эта колючая проволока под высоким напряжением.

Где-то на уровне десятого этажа за спиной у меня послышалось хрипение и кашель. Это включился репродуктор. Они висят на всех лестничных площадках, такие большие ржавые коробки с прорезями на передней стенке. Включаются и выключаются они так же неожиданно, как и комнатные радиоточки. Сначала репродуктор плевался кашей помех и треском, а потом его прорвало:

– …передачу для тех, кто не спит… – на дворе стоял день, из окон было видно тускло-желтое небо. – Начнет ее наш специальный корреспондент с репортажем из района затекания. Поскольку Меркурий расположен в четвертом доме, концерт по заявкам наших радиослушателей мы переносим в район затемнения.

Потом он снова поперхнулся, и какой-то визгливый женский голос продолжил:

– А майонез по три двадцать и весь водянистый, такой горький, и я ей говорю, у тебя же майонез весь водянистый и горький, ты что же это, по три двадцать, да что же ты делаешь такое, а она мне – ах ты, лошадь, а я ей – да что ж это такое, а она мне…

Местные радиоточки – разговор особый. Вчера, например, тарелка на стене в моей комнате целый час гоготала по-гусиному и хрюкала. Был вечер, комната до верху наполнялась хлопаньем крыльев и нестройным птичьим шумом, а за этим слышалось шевеление и вздохи каких-то крупных животных. Я уныло глядел на нее, а потом швырнул несколько бутылок, после чего радиоточка вдруг задумчиво сказала:

– Счастлив грезящий смертный и счастлив

Всякий, изведавший силу огня.

– А пошел ты, – искренне сказал я, и радиоточка понесла совершенную околесицу.

– В чужих руках я словно проблеск счастья,

Я горький привкус на твоих губах, – сказала она, в частности.

Здесь, на лестнице, от этого радиобреда было как-то не по себе. Дом настойчиво напоминал, что он меня видит. На уровне шестого этажа репродуктор вдруг неожиданно выдал разудалый марш с фанфарами и тарелками. Я подпрыгнул, попробовал достать его топором, но без толку. А когда я заходил на третий этаж, репродуктор за спиной хихикнул и сказал: