Ричард Матесон - Любимая, когда ты рядом Страница 3

«Спутник», — перефразировал он.

«О да».

«В рабочей деревне?»

«У них не бывает спутников», — ответила она, и ему показалось, что он уловил в ее ответе нотку высокомерия.

Он пожал плечами и отхлебнул кофе.

«Ну и славно, — сказал он себе, — а то при виде одного довольного жизнью рабочего все остальные сошли бы с ума. Они грызли бы себе ногти, если бы, конечно, у них были ногти. На чем и завершим на сегодня, спокойной ночи».

Он сидел на кровати, делая запись в своем потрепанном дневнике. Под видавшей виды обложкой помещались разрозненные заметки, сделанные им на полудюжине разных планет. Он начинал уже седьмой раздел. «Мое счастливое число», — вывел он заглавие голубыми чернилами.

И снова появление без всякого звука. «Спать?» Ручка дернулась, выплюнув три жирные кляксы. Он поднял глаза и увидел ее, снова с подносом.

— Да, — сказал он. «Да. Спасибо, Любимая. Но послушай, давай мне, пожалуйста, знать, когда ты…»

Он остановился, поняв, что это совершенно бесполезно.

«От этого я засну?» — спросил он.

«О да», — последовал ответ.

Он отхлебнул глоток, глядя на испачканную страницу. Ерунда, все равно только начал, решил он, небольшая потеря для мировой литературы. Он вырвал страницу и смял ее в кулаке.

— Отличное пойло, — заметил он, кивая головой на стакан. Он протянул ей смятый листок бумаги.

«Выбросить это? Выбросить?» — спросила она.

«Верно, — ответил он. — А теперь иди. Какого черта ты вообще делаешь в спальне мужчины?»

Она поспешно вышла, и он усмехнулся, когда она беззвучно закрыла за собой дверь.

Покончив с питьем, он поставил стакан на столик у кровати и выключил лампу. Со вздохом откинулся на мягкую подушку. Ну и тварь, подумал он в сонном удовлетворении.

«Спокойной ночи».

Он приподнялся на локте, щурясь в темноту.

«Спокойной ночи».

— О, — произнес он. — И тебе спокойной ночи.

Мысли путались. Он снова откинулся на подушку и широко зевнул.

— Кстати, вот еще ерунда, — пробормотал он невнятно, переворачиваясь на бок. — Ни одного зеркала. Заметил? Вообще никаких отражающих поверхностей. И вот еще что…

Он провалился в сон. От этого сна его прошиб пот.

После завтрака он вышел из дома под аккомпанемент ее добрых напутствий, застрявших в мозгу, и направился к складу. Он увидел, как гнианские мужчины растянулись живой цепочкой, неся на головах тюки. Они входили внутрь склада, оставляли свои тюки на бетонном полу, после чего их помечал галочкой гнианский бригадир, стоявший посреди склада с папкой, внутри которой была прикреплена толстейшая стопка тончайших корешков квитанций.

Когда Линделл подошел, все мужчины поклонились и с еще большим усердием вернулись к своим занятиям. Он отметил, что головы у них более плоские, чем у Любимой, кожа чуть темнее, а глаза поменьше. Тела у них были широкие и плотно сбитые. Они действительно кажутся с виду тупыми, решил он.

Когда он подошел к гнианцу, руководящему погрузкой товаров, и послал ему мысль, оставшуюся без ответа, он понял, что и телепатией они не владеют или же не хотят.

— Драсти, — произнес бригадир скрипучим голосом. — Я следить. Ты следить?

— Да нет, все отлично, — заверил его Линделл, отодвигая от себя палку. — Просто принеси ее в контору, когда вся партия будет на складе.

— Чего-чего? — переспросил тот.

Господи, ну и тупица, подумал Линделл.

— Принеси это, — сказал он, постучав по подшивке квитанций. — Принеси в контору. — Он снова показал рукой. — Принеси мне, мне. Когда товары там.

На пятнистом лице гнианца расцвело выражение клинического дебила, на которого снизошло озарение, он энергично закивал. Линделл похлопал его по плечу. «Хороший мальчик, — вздохнул он мысленно, — могу поклясться, что в сложной ситуации ты просто парень-ураган». Он направился в контору, скрежеща зубами.

Войдя, он закрыл за собой дверь из стеклопластика и огляделся. Все было точно так, как он помнил по другим станциям. Если не считать узкой кровати в углу. «Уж не хотите ли вы сказать, что мне придется здесь ночевать?» — мысленно простонал он.

Он подошел поближе. На плоской подушке, покрытой засаленной наволочкой, остался отпечаток головы. Он отвернулся, пожав плечами. «Мне лично не о чем беспокоиться, — подумал он. — У меня впереди полгода, и ничто мне не помешает».

Он быстро сел за письменный стол и вынул тяжелый станционный журнал. Пожав плечами, он раскрыл тяжелую обложку и принялся читать с самого начала.

Первые записи были сделаны двадцать лет назад. Они были подписаны именем Джефферсон Уинтерс или, чуть позже, просто Джефф. Через полгода и пятьдесят две страницы, исписанные убористым почерком, Линделл нашел на странице пятьдесят три украшенное завитушками сообщение: «Станция-четыре, прощай навсегда! Джефф». Похоже, тот не испытывал никаких трудностей во время пребывания здесь.

Линделл откинулся на скрипучем стуле назад и с тоскливым вздохом переложил журнал себе на колени.

На втором месяце работы сменщика Джеффа записи сделались отрывочными. Появились смазанные слова, торопливые каракули, ошибки, вымаранные или исправленные. Некоторые из этих ошибок, очевидно, были исправлены уже гораздо позже следующим сменщиком.

И подобного рода записи занимали следующие четыреста с лишним страниц: вгоняющая в сон, печальная череда ляпов и бессистемных исправлений. Линделл устало пролистал их, не выказывая ни малейшего интереса к содержанию записей.

Затем он попал на раздел, подписанный Биллом Корриганом, и, широко зевнув, выпрямился на стуле, положил журнал перед собой и стал читать внимательнее.

Все здесь было так же, как и у остальных, за исключением самого первого: энергичное начало, хорошо заметная и все усиливающаяся небрежность, ошибки, делающиеся все более вопиющими с каждым прошедшим месяцем, пока наконец записи не стали совершенно неразборчивыми. Он заметил несколько явно неверно сделанных расчетов и старательно исправил их.

Записи Корригана, как он заметил, в один день прервались на середине слова. И в оставшиеся полтора месяца его пребывания на станции не было ничего, кроме пустых страниц. Он бездумно пролистал их, медленно покачивая головой. «Надо признать, — подумал он, — я ничего не понимаю».

Сидя в гостиной все время, пока смеркалось, и позже, за ужином, он начал испытывать ощущение, что мысли Любимой какие-то живые, похожие на микроскопических насекомых, ползающих между извилинами его мозга. Иногда они едва шевелились, иногда принимались возбужденно скакать. Один раз, когда он пришел в легкое раздражение от ее пристального взгляда, эти мысли превратились в невидимых просителей, неуклюже цепляющихся за его сознание.