Демон-император - Сертаков Виталий Владимирович Страница 30

– И как же изменить людей? Запретить им изобретать? Запретить им думать? – ехидно осведомился Кузнец. – Остановить рождаемость?

– Но мы каждый день изобретаем, – скромно напомнила Нежность.

– В наших лесах живут тысячи людей, и все они творят новое, – откликнулась Красота.

– Потому нам интересно поговорить с человеком, родившимся до Большой Смерти, – мило улыбнулась Ай. – Мы много читаем. Мы не расплавляем библиотеки. Напротив, мы выращиваем готовые книги. Так гораздо удобнее, чем строить типографии. Но я хочу понять, почему ты споришь. В тебе нет страха, как в этом… – Ай с усмешкой кивнула на дрожащего Масу. – Но в тебе слишком много… упрямства. Ты привык подчинять. Это и есть грязь. Это надо лечить.

19

Тропинки любви

Артура поселили в дупле лиственницы. Дупло располагалось низко, почти у самой земли, но, как оказалось позже, сорокаметровое дерево постоянно росло. Вокруг, под густым хвойным пологом, размещались десятки похожих «домов». Некоторые из «дверных проемов» со временем поднялись на значительную высоту, жителям приходилось спускаться по ступеням, выдолбленным в коре, и веревочным лестницам. Пока Артур брел за провожатой, случился резкий переход от солнечных тропиков к северной, еловой глухомани. Вдруг рывком похолодало, под ногами яркими каплями разлетелась брусника и голубика. Артур убедился, что команда Ай экспериментирует не только с ландшафтом и почвой, но каким-то образом моделирует климатические зоны. Перед прощанием провожатая сделала несколько объявлений. Маса старательно переводил.

– Здесь не надо шуметь. Огонь не разводить. Здесь живут те, кому нравится работать ночью. Днем спят. Когда лес идет, не надо покидать дом. Чужое одеяло тебя не пустит. Помнит запах. Всегда закрывай вход. Много зверей. Огонь нельзя. Сейчас спи. Вечером будешь купаться.

На слове «одеяло» переводчик запнулся. Скоро выяснилось, что это такая коричневая лохматая масса, похожая на шерсть горных яков. Живая и почти разумная. Одеяло закрывало дупло от сквозняков, теплым ковром выстилало полы и особо мягко складывалось на лежанке. В него можно было кидать объедки, все поглощалось и перерабатывалось. В дупле Артуру неожиданно понравилось. Здесь стоял замечательный запах иголок и сушеных грибов. Из первой камеры узкий проход вел в две овальные клетушки. Здесь имелось еще одно узкое окошко-дупло и лаз наверх, до уровня нижних веток. Задевая плечами неровные стены прохода, Артур выбрался на широкую развилку. По такой ветви можно было рядом проехать вдвоем на конях. Артуру дружелюбно помахали с соседнего дерева. Порывами налетал влажный ветер, шуршащим дождем непрерывно осыпались иголки. За рощей лиственниц открывались замечательные виды.

– Таамсс… таамсс… – по сигналу живого колокола лес в очередной раз дернулся. Где-то далеко сократилось чрево земли, выбрасывая наружу сотни тонн жизни.

Юные девушки напевали и ткали из паутины серебряное полотно. Жирные рыбины плескались в садках. Рыбаки бродили по воде, засучив штаны. К небу ползли далекие струйки дыма. Рыжая птица уминала четырьмя лапами вершину холма, в котором без труда угадывались останки рухнувшего здания. Нисколько не пугаясь громадной птицы, люди в круглых плетеных шляпах собирали чай. Стадо лосей просочилось сквозь ельник на водопой. Артур вдруг подумал, что запутался в здешних временах года. Невозможно, чтобы одновременно зрели злаки, чай, цитрусовые. Но бешеный лес упрямо плодоносил, не прекращался рыжий листопад.

– Маса, спроси, что нам делать завтра?

– Эта женщина говорит, что отнесет меня к сестре Ми. Они будут лечить мои ноги, чтобы я ходил.

– Это здорово! – обрадовался Артур. – А как насчет ужина? Я вовсе не хочу спать.

Маса передал вопрос японке, они оба как-то хитро захихикали.

– Тропинка говорит, что сон тебя найдет.

– Тропинка? Ну и имена у них тут, – проворчал Кузнец, провожая взглядом очередную гроздь воздушных шаров.

Он еще раз облазил свою необычную квартиру. И неожиданно нашел тех, кто ее строил. Колония древоточцев тихо шелестела в углу дальней комнаты, сосредоточенно углубляя нишу, но не делая попыток забраться на одеяло. Кузнец вытянулся на пушистой перине, прикрыл глаза. И моментально стал проваливаться в сон.

Он плыл в чреве дерева, доброе дерево обнимало его со всех сторон, успокаивало и баюкало.

– Тааамсс… таамсс… – сквозь дрему ему показалось, что лиственница качнулась.

Вероятно, она пошевелила одним из многометровых корней, или отпочковала от себя новое дерево. Повиснув между сном и явью, Артур не сразу услышал легкое царапанье и смех. Сначала он подумал, что шуршат долгоносики, но смех повторился. Он поднялся и выглянул наружу. В ночь. Ему казалось, что прилег на минутку, но прошло несколько часов.

За порогом улыбались две милые, почти одинаковые девушки.

– Есико, – пропела одна, постучав себя по груди.

– Айко, – пропела вторая и засмеялась, став похожей на лисичку.

Потом они расступились, как две стюардессы перед самолетным трапом, и Артур увидел баню. То, что это баня, а не колокол, и не что-то еще, он угадал сразу, хотя глаза отказывались верить. На лесной поляне протяжно вздыхала рыба-шар. Из нижней части шара валил пар и понемногу капала вода. Есико непринужденно скинула одежду, потянула в сторону складчатую оболочку рыбы. Айко, тоже обнаженная, терпеливо ждала сзади. Отступать было некуда.

Артур успел подумать – как хорошо, что темно и не видно его жутких шрамов. Сбросил вонючие тряпки и полез в дрожащее раскаленное нутро. Он ожидал найти внутри смрад и слизь, как в брюхе кита, но его встретила сухая раскаленная печь. Женщины уложили его на твердой поверхности, чем-то похожей на стиральную доску. Когда Есико расправила кожную складку в брюхе рыбы, стало трудно дышать. Артур разевал рот, чувствуя, как в три ручья льется с него пот. Банщицы смеялись.

Постепенно он расслабился. Его терли острыми скребками, обсыпали золой, поливали водой, снова терли. Затем кто-то из них взобрался сверху и принялся мять его острыми пятками. Вторая девушка вытворяла болезненные и в то же время чертовски приятные вещи с суставами. Казалось, ее тонкие пальчики пробираются под кожу и достигают каждого позвонка. Несколько раз Артур не смог сдержать болезненные стоны. Когда после очередной порции холодной воды он приоткрыл глаза, оказалось, что внутренности бани слегка освещены. Голубые лунные блики гуляли по стенам пузыря, вокруг клубился пар. Наверху, за полупрозрачной перегородкой, проступали сосуды и часто колотилось сердце «банной рыбы»…

Он не помнил, как вернулся в уютную сердцевину своего дерева. Есико заставляла пить терпкий отвар, ее подружка беззастенчиво растирала его грудь и бедра ледяной мазью. На стенах фосфорецировали грибы. Артур очнулся от дремы, когда Айко стала слишком большое внимание уделять определенным частям его тела. Первым желанием было отодвинуть ее руки, но по прошествии минуты он погрузился глубже.

И еще глубже.

Эта терпкая трава, которой его напоили. И вторая девушка… она ушла. Как же ее звали? Он не мог вспомнить, поскольку кожа начала разогреваться. Там, где только что под прохладной мазью носились мурашки, теперь бушевало пламя. Хотелось сбросить кожу. Артур дважды спросил, чем же его натерли, но не получил ответа. Или ему только показалось, что он открыл рот и сказал что-то вслух. Слова неожиданно потерялись. Они стали похожи на длинные гороховые стручки, набитые горошинами слов. Горошины проскальзывали между пальцев, он ловил их и смеялся, смеялся до слез… а она смеялась рядом, щекоча ему грудь жесткой щетиной своей челки. Она… как же ее зовут? Кажется… кажется, его напоили.

Мужчина кидался в женщину пригоршнями русских букв, она швыряла в ответ обрывистыми японскими слогами. Она брала его руки, клала к себе на бедра, она притворялась ящерицей, извилистым гекконом. Она трогала его любопытным языком, словно изучая и запоминая по частям, а он катал ее, как послушное тесто, разминал до высокого стона и прятал в охапку, точно ее могли отнять… они перепутались обрывками смеха, как могут перепутаться две рыбацкие сети на диком ветру… он жадно сдавливал ее, чересчур жадно и чересчур резко, будто ожидая крика или надеясь вымучить ее признание… но она только громче дышала в ответ и скороговоркой, прямо в ухо повторяла, повторяла жесткие, как ее волосы, нутряные слова…