Вера Крыжановская-Рочестер - Бенедиктинское аббатство Страница 30

Вскоре он простился со мною и уехал.

Вечером я спустился в подземелье и застал Эдгара с Марией; вскоре пришла Нельда, и мы стали говорить о делах.

Обе наши гостьи с удовольствием сообщили нам, что им удалось возбудить глухой ропот против аббатисы, утонченная злобность которой давно стала ненавистна всем сестрам. Все, таким образом, было готово и для того, чтобы начать действовать, ожидали только благоприятного случая. Кроме того, Нельда подслушала разговор приора с графиней Розой, которая, наверно, одно лицо с трактирщицей Бертой. К большому удивлению Нельды, говорили о каком-то главе, и приор высказался, что жизнь здесь ему в тягость и что, если бы только ему удалось завладеть кассой, он повернул бы оглобли и бросил бы все дело дьяволу.

Слушая этот рассказ, Эдгар подскочил от изумления и начал в волнении ходить; затем, сказав, что уже поздно, отправил молодых женщин, приказав им следить за Розой и ее отношениями с приором.

Как только мы остались одни, Эдгар встал во весь рост, и глаза его засверкали:

– Видишь, приор самозванец и не имеет ничего, а между тем, когда нужно, у него всегда находятся деньги. Знаешь, Энгельберт, что я намерен сделать? У меня порядочная сумма, ты тоже должен дать часть золота, полученного от моей мачехи, и я попробую подкупить этого человека, который, должно быть, не важный господин. Когда он уйдет, место станет свободно, и я буду хозяином. О, если бы только я знал, кто глава?

В то время трудно было исполнить желание Эдгара, но случай помог ему. Однажды вечером, когда мы спускались в подземелье, проходя близ комнат приора, в том месте, где мой друг уже подслушал один подозрительный разговор, до наших ушей донесся явственно шепот двух людей. Мы застыли на месте. В эту минуту раздался звучный голос, и мы услышали отчетливые слова:

– Неблагодарная собака! Ты опять ослушался меня? Твоя небрежность погубит нас всех. Ты злоупотребляешь данным мною тебе независимым положением. Подай отчет в суммах, которые я тебе доверил; ты промотал их!.. Берегись выводить меня из терпения. Не воображай, что ты можешь пренебрегать мною; я разобью тебя, как кусок стекла. Ты знаешь меня!

– Это глава, – прошептал Эдгар.

В эту минуту приор отвечал приниженным тоном:

– Но я невиновен, граф. Что могу я сделать? Служа вам столько лет, я стараюсь не иметь другой воли, кроме вашей, а вы все недовольны. Бог свидетель, как я благодарен вам, но вы слишком дурно относитесь ко мне.

– Хорошо, хорошо, я знаю твою щепетильность, – возразил глава. – А теперь слушай: приказываю тебе хорошенько присматривать за братом Бенедиктусом. Он наблюдает за мною; я подметил его подозрительные взгляды. Человек этот не нравится мне. Кажется, я дал ему средство мстить за себя, так чего же ему еще надо? Подозревать и шпионить?

Эдгар увел меня.

– Это хорошо, что мы узнали о его недоверии ко мне, – прошептал он, спускаясь. – Я удвою осторожность при наблюдении за тобой и все-таки узнаю, кто ты, умный человек, который слышит, как трава растет. Ведь, в самом деле, это чудо, если он подметил шпионство с моей стороны.

– Да, – ответил я, – и повторяю тебе, Бенедиктус, мы играем в опасную игру, борясь с этим человеком с его проникающим взором.

– Увидим: кто не рискует, ничего и не получает. К тому же, – Бенедиктус горделиво улыбнулся, – я не люблю борьбы со слабым врагом. Ты слышал, он «граф», это крайне важное указание для меня.

Мы расстались, и я пошел к Бернгарду, но должен признаться, что и работы в лаборатории, и проекты мщения отошли на задний план из-за тайных свиданий с Нельдой.

Любовь моя разгоралась сильнее прежнего, и она отвечала на нее.

Вырвавшаяся наружу, ни чем не обуздываемая страсть заглушила всякий стыд и угрызения совести; запретная любовь чудесным образом расцветала за толстыми стенами двух строгих монастырей.

Несколько недель спустя, однажды вечером, Бенедиктус сообщил мне, что наконец представляется так давно ожидаемый случай погубить аббатису урсулинок.

В монастыре появилась оспа, и несколько сестер умерли, а другие, уже пораженные болезнью, были в очень тяжелом состоянии.

При помощи лекарства, приготовленного Бернгардом, мать Варвара захворала; Мария и Нельда, ухаживавшие за нею, объявили, что у нее оспа и, во избежание заражения, к ней никого не допускали. В следующую ночь все было приготовлено и удалось как нельзя лучше.

Мать Варвара, крепко усыпленная наркотиком, была перенесена мною и Бенедиктусом в наши подземелья и помещена в одну из секретных тюрем. Теперь я мог на свободе заняться местью и принудить ее дать мне все сведения относительно моего рождения и имени матери.

Пока мы устраивали ее, Мария и Нельда, при помощи нескольких монахинь, из которых аббатиса по злобе своей создала себе непримиримых врагов, подменили ее тело другой умершей монахиней, совершенно обезображенной болезнью. На следующий день утром заговорщицы объявили о ее кончине, а опасность заразы помешала какому-либо осмотру трупа, и мать Варвара, действительно умершая для света и общины, была спешно и без помпы погребена.

Так как Мария фон Фалькенштейн была всеми любима за кротость и доброту и, кроме того, пожертвовала все свое состояние монастырю, то ее и выбрали аббатисой.

Эдгар приобрел громадное преимущество, он сделался полновластным хозяином монастырской кассы, потому что Мария всегда была готова все отдать и пожертвовать для любимого человека, и благодаря тому, что Нельда была назначена сестрой-казначейшей, все шло как нельзя лучше. Эдгару требовалось много золота для его проектов, но, на его счастье, в те отдаленные времена не было такого нескромного контроля, как теперь.

Изложив эти события для ясности рассказа, я возвращаюсь теперь к матери Варваре, запертой тремя задвижками и которой я дал две недели срока для размышления и сознания своего бессилия.

Наконец, однажды ночью, с факелом и хорошей плетью, захватив принадлежности для письма, я спустился к ней. Я хотел записать признание и прежде всего ее биографию, вероятно, очень интересную.

Итак, я вошел в ее темницу: это была небольшая, круглая келья, окруженная крепкими стенами и освещенная привешенным к потолку ночником, горевшим день и ночь; охапка соломы, каменная скамья и стол составляли все убранство.

Когда я входил, бледная и сильно изменившаяся мать Варвара сидела на соломе. Она закрыла лицо руками и разразилась рыданиями; я подошел и в строгих, сухих выражениях потребовал от нее полной во всем исповеди, без утайки, если она не желает подвергнуться унизительным последствиям и многозначительно показал ей плеть. Она в ужасе отшатнулась с криком: