Энн Райс - Талтос Страница 31

— Только не рассказывай цыгану, что его старинного друга сбил машиной какой-то маньяк

Тогда эта фраза поразила ее. Звонил телефон. Возможно, это был Юрий, и никто в этом доме не мог найти ее. Никто не заметил, как она вошла сюда прошлой ночью и повалилась на этот диван.

Разумеется, он был чрезвычайно увлечен Роуан, и это продолжалось с первого момента вчера вечером, как только Роуан встала на ноги и начала разговаривать. Просила ли ее Роуан оставаться в доме? Что сказала ей Роуан, только ей одной, когда они были наедине? Что в действительности было у нее на уме?

С Роуан все было в порядке, в этом не было ни малейшего сомнения. На протяжении всего вечера Мона видела, как она набирается сил.

Роуан не проявляла никаких признаков возврата в прежнее состояние безмолвия, в котором находилась перед тем в течение трех недель. Наоборот, она снова легко управляла домом и спустилась вниз, после того как Майкл уснул, чтобы утешить Беатрис и уговорить ее пойти лечь в постель в старой комнате Эрона. Беатрис проявляла подозрительность в отношении влияния на нее «вещей Эрона» и в конце концов призналась, что свернуться поудобнее здесь, в гостевой комнате, — именно то, чего бы ей теперь хотелось.

— Ей повсюду еще мерещится запах Эрона, — почти равнодушно сказала Роуан Райену, — и здесь она чувствует себя в безопасности.

Это замечание нельзя было счесть нормальным, подумала Мона, но, конечно, это была уловка: стремление оказаться в постели супруга после его смерти — ведь люди говорят, что нет лучшего лекарства от скорби. Райен был крайне обеспокоен состоянием Беа и проявлял заботу обо всех остальных. Но в присутствии Роуан он принял вид генерала — воплощение серьезности и способности, как и полагается в присутствии главы штата

Роуан увела Райена в библиотеку, и в течение двух часов все, кому все это было небезразлично, могли стоять и слушать, как они обсуждали все, начиная с Медицинского фонда Мэйфейров и вплоть до различных деталей, касающихся самого дома. Роуан хотелось посмотреть медицинские данные Майкла. Да, похоже, сейчас он так же здоров, как в день, когда она его встретила. Но ей необходимо видеть записи, и Майкл, не желая спорить, предложил ей по этому поводу обратиться к Райену.

— Но что ты можешь сказать о твоем собственном выздоровлении? Они хотят, чтобы ты пришла для новых тестов. Ты знаешь об этом? — Райен говорил это, когда Мона вошла в последний раз, пожелать им доброй ночи.

Юрий звонил на Амелия-стрит как раз перед полуночью, и Моне пришлось пережить столько ненависти, любви, скорби, страданий, желаний, сожалений и терзающего ожидания, что они окончательно измотали ее.

— У меня нет времени для этих тестов, — ответила Роуан. — Накопилось множество более важных дел. Например, что нашли в Хьюстоне, когда открыли комнату, в которой Лэшер держал меня?

При этих словах Роуан остановилась, так как увидела Мону.

Она встала, словно приветствуя некую важную взрослую личность. Глаза ее теперь сверкали, не столь холодные, как прежде, но серьезные, с явным сознанием значительности происходящего.

— Я не хотела вас беспокоить, — сказала Мона. — Я не могу идти домой, на Амелия-стрит, — произнесла она сонным голосом. — Можно остаться здесь?

— Я хочу, чтобы ты осталась, — без промедления отозвалась Роуан. — Я заставила тебя ждать часами.

— И да и нет, — сказала Мона, которой больше хотелось быть здесь, чем дома

— Это непростительно, — отозвалась Роуан и предложила: — Не могли бы мы переговорить утром?

— Да, конечно, — ответила Мона, устало пожав плечами. «Она говорит со мной, будто я взрослая женщина, — подумалось ей, — и это значит для меня больше, чем кто-либо и что-либо».

— Ты уже женщина, Мона Мэйфейр, — внезапно сказала Роуан с загадочной, интимной улыбкой. Она снова села и возобновила разговор с Райеном

— Должно быть, там сохранились какие-нибудь бумаги, там, в моей комнате в Хьюстоне. Стопки бумаги с его каракулями, генеалогии, которые он составил, прежде чем ухудшилась память…

«Надо же, — подумала Мона, выходя так медленно, как только могла Она говорит с Райеном, выбрала его из всех для разговора о Лэшере, а Райен до сих пор не может произнести это имя. И теперь Райен должен иметь дело с твердым свидетельством того, с чем все еще не может согласиться. Бумаги, генеалогии, документы, написанные рукой этого чудовища, убившего его жену, Гиффорд».

Но Мона внезапно осознала, что от нее не обязательно скроют все это. Роуан только что говорила ей снова, насколько она значительна. Все изменилось. И если Мона спросит Роуан завтра или послезавтра, что это были за бумаги — каракули Лэшера, — быть может, Роуан даже расскажет ей.

Было невероятно увидеть улыбку Роуан, увидеть, как разрушается ее маска хладнокровной власти, увидеть, как на миг вокруг ее серых глаз собираются морщинки, как блестят сами глаза, услышать, как ее глубокий, неправдоподобно красивый голос становится немного теплее, когда она улыбается, — это было изумительно!

Наконец Мона ушла: пора лечь, пока еще не поздно. Она слишком сонлива, чтобы подслушивать.

Последнее, что ей удалось услышать, — это слова Райена, сказанные напряженным голосом, о том, что все из Хьюстона следует просмотреть и зарегистрировать.

Мона все еще могла припомнить, когда все эти вещи прибыли в «Мэйфейр и Мэйфейр». Она все еще могла вспомнить запах, исходивший от ящиков. Она до сих пор — случайно — улавливала этот запах в гостиной, но теперь он уже почти выветрился.

Она прыгнула на диван в гостиной, слишком уставшая, чтобы думать обо всем этом теперь.

Остальные к тому времени уже разошлись. Лили спала наверху возле Беатрис. Тетушка Майкла, Вивиан, переехала обратно в свою собственную квартиру на Сент-Чарльз-авеню.

Гостиная опустела. Легкий ветерок долетал из окон на боковую веранду. Охранник прохаживался взад и вперед, как поняла Мона. Я не должна закрывать те окна, подумалось ей, и она лицом вниз рухнула на диван, думая о Юрии, затем о Майкле и… Зарываясь лицом в бархат, она решила крепко уснуть. Говорят, что, когда повзрослеешь, уже не сможешь так сладко спать. Ну что ж, Мона была готова к этому. Столь глубокий сон, наподобие этого, всегда заставлял ее чувствовать себя обманутой, словно она расплатилась за пребывание во вселенной, но это время не оставило ни малейшего следа в ее памяти.

Но в четыре часа она проснулась, не уверенная, что сознает, почему это случилось.

Окна во всю высоту комнаты были по-прежнему раскрыты, и охранник на веранде курил сигарету.

Сонная, она прислушалась к ночным звукам, к птичьему пению в темных ветвях деревьев, к отдаленному реву поезда, движущегося вдоль берега, к плеску водяной струи, падающей в фонтан или в бассейн.

Должно быть, так она лежала в течение получаса, пока плеск воды не привлек ее особенное внимание. Это не был фонтан. Кто-то плавал в бассейне.

Несколько надеясь на то, что прибыл какой-то приятный гость — бедная Стелла, например, ибо лишь Бог знает, возможно ли, чтоб это было привидение, — Мона босиком пересекла лужайку. Охранника теперь не было видно, но на таком громадном участке это могло ничего не значить. Кто-то упорно продолжал плавать взад и вперед через весь бассейн.

Сквозь кусты гардении Мона увидела, что это была Роуан. Обнаженная, она с невероятной скоростью раз за разом преодолевала длину бассейна. Роуан размеренно дышала, поворачивая голову вбок, как делают это профессиональные пловцы, как рекомендуют спортивные врачи тем, кто желает привести тело в норму, а может быть, даже вылечиться и обрести нужную форму.

Понимая, что в это время ее нельзя беспокоить, Мона, все еще сонная, снова захотела улечься на диване, настолько вялая, что могла шлепнуться в холодную траву. Однако что-то в увиденной сцене встревожило ее; может быть, нагота Роуан или скорость и упорство, с которыми она плавала, а может быть, любопытствующий охранник, подглядывавший за ней из кустов, что никак не могло понравиться Моне. Как бы то ни было, Роуан знала обо всех охранниках на территории. Она уделила этому вопросу целый час.

Теперь, когда Мона проснулась, мысли ее заполнила Роуан — раньше, чем в воображении предстало лицо Юрия, раньше, чем вернулось чувство вины за то, что случилось между нею и Майклом, раньше, чем она в который уже раз осознала, что Гиффорд и ее мать мертвы.

Она посмотрела на солнечный свет, омывающий пол, золотой Дамаск обивки стула, стоящего у ближайшего окна. Может быть, все дело было в этом. Свет потускнел для Моны, когда Алисия и Гиффорд умерли, и в этом не было ни малейшего сомнения. И теперь, когда эта женщина заинтересовалась ею, эта загадочная женщина, столь значительная для нее по бесчисленным причинам, свет снова засиял для нее.

Смерть Эрона оказалась ужасной, но она смогла справиться с горем. Фактически, ничто не занимало ее больше, чем то эгоистическое волнение, которое она почувствовала вчера при первом же проявлении интереса к ней со стороны Роуан, с первым же доверительным и уважительным ее взглядом