Олег Маркеев - Таро Люцифера Страница 31

— В стоимость этой работы входит информация о двух картинах раннего периода данного художника.

И Жук попался. Глаза его заметались от портрета к лицу Игоря.

— Сто баксов, — закончив расчеты, выдал он.

— Ты меня разочаровал. У тебя, что, денег нет?

— А ты цену ломишь, будто уже умер, — парировал Жук. — Офигел совсем — пятьсот за пастель!

— Это — Корсаков, имей в виду. Помру, будет дороже. Итак, четыреста пятьдесят.

— Сто пятьдесят.

Игорь презрительно цыкнул.

— Не катит. Мы столько за пять минут пробухали бы в кабаке.

— Так то — кабак!

— А здесь — базар. Не нравиться, ищи, где дешевле.

— Игорек, тебе пора в дурку! — Жук покрутил пальцем у виска. — Пить надо меньше.

Корсаков наклонился к нему и прошептал в покрытое бисеринками лицо:

— Проверка на вшивость, Жук. Начинаешь дело на десятки тысяч баксов, а жмешь какие-то пятьсот. Разве после этого тебе можно верить? Кинешь же, сука.

Жук захлопал дряблыми веками. Сейчас он напоминал налима, заглотившего крючок до самого желудка и только после этого осознавшего, что же наделал.

— Слово даю, Игорек.

— Скажи слово «четыреста», и я тебе поверю.

— Триста! — выпалил Жук.

Корсаков откинулся на спинку кресла.

— Ты так громко сказал, что я не расслышал. По твоим губам я прочитал «четыреста». Или я ошибся?

Жук сделал губы трубочкой, свистя, погонял воздух, делая дыхательную гимнастику.

— Я сказал «триста пятьдесят», — успокоившись, произнес он. — Но, согласен дать четыреста. С учетом того, что тебе, ковбой, срочно требуется пластическая операция… Рожей твоей, ха, только детей пугать!

— Ну, если бы ты не насрал в бочку меда, я бы подумал, что мне подослали твоего двойника, — рассмеялся Корсаков. — Картинку завернуть, Жук?

Игорь потянулся к этюднику.

— Так донесу.

— Ладушки. А мои денежки, будь любезен, сверни в трубочку и незаметно сунь мне в карман. Здесь кругом завистники и бандиты, а меня сегодня уже били.

Прикрыв руки Жука от посторонних глаз картиной, Корсаков дождался, когда в карман его плаща не нырнет тугая трубочка.

— Давай, мое теперь. — Жук потянул к себе портрет. — Так, подпись на месте. Ну, даст Бог, лет через сто, наследники мне за нее спасибо скажут. Теперь колись, где те картины?

Игорь выдержал паузу.

— Есть три адреса, которые я должен проверить. Если и завалялись, то только там.

— Поехали сейчас, что тянуть?

Игорь покачал головой.

— Будем до конца профессиональны, Жук. К чему суета? Сперва я найду картины, потом позвоню тебе. Ты пригласишь меня в «Прагу». Предъявишь гарантии твоей платежеспособности в виде банковской справки. И мы мило, под форель в белом вине, поговорим о цене.

— Уверен, что картины живы?

Игорь пожал плечами.

— Надежда есть, но — лишь надежда. Жук, я прошу всего три дня. Имей терпение!

Жук почесал элегантно небритую щеку, оставив на ней бордовые полоски.

— Хорошо. На три дня я согласен. И лучше будет, если ты их найдешь.

— Конечно, тут и мой интерес, правильно?

— Само собой! Держи визитку.

Жук протянул карточку. Корсаков взял, не разглядывая, сунул в карман.

— У тебя мобила есть? — спросил Жук.

— Не обзавелся. Зато, смотри какой у меня офис. — Игорь развел руками. — Красота!

— В смысле, что тебя здесь всегда найти можно?

— Именно.

Жуковицкий, явно что-то решив для себя, кивнул.

— Ладно, через три дня. На этом месте.

Встал, протянув руку. Корсаков, давя брезгливость, пожал его ладонь, холодную и липкую, как лягушачья лапка.

Провожая Жука взглядом, пока тот не свернул за угол «Праги», Корсаков увидел, то, что ожидал. Жук, естественно, пришел не один. За ним, как псы на длинном поводке, потянулись два неприметных молодых человека, лет двадцати, не больше.

У Корсакова был взгляд художника, способный проникать в самое нутро человека. Годы работы на Арбате, когда машинально осматриваешь каждого в толпе, только отточили способность за секунду схватывать привычки, намерения, суть и даже потаенное в человеке.

В этих двоих он вычислил отморозков, за хладнокровный садизм презираемых даже в уголовном мире. «Дети войны», — мелькнула мысль.

Пригреть и прикормить таких мог только такой человек с жабьей кровью, как Жук. Но Жук ничего и никогда не делал бесплатно.

— Ладно, Жук, посмотрим еще, по чью душу на этот раз прибежит белая лисица, — прошептал Корсаков.

Глава седьмая

Дверь квартиры была забаррикадирована изнутри.

Корсаков отступил на шаг и наподдал ногой, вызвав за дверью легкую панику. Кто-то заметался по квартире, потом в щели показался глаз.

— Ты, что ли, Игорь? — Голос у Владика был сдавленный от страха.

— Нет, Тинто Брасс! Пришел кино снимать, как ты трахаешься. Открывай быстрее!

За дверью загремело. Дверь приоткрылась, но дальше не поддалась. Корсаков с трудом втиснулся вместе с этюдником и креслом в образовавшийся проем.

Владик стоял, согнувшись, держа в руках радиатор парового отопления.

— Быстрее, сил же нет! — простонал он.

— Что делать, если у тебя, как у сталевара, вся сила в плавках, — хохотнул Корсаков.

Владик привалил к двери радиатор, поставил на него еще один. Выпрямился.

Под глазами у него цвели синяки в пол-лица, нос скособочен, губы превратились в лепешки.

— Красавец!

— На себя смотрел? — окрысился Владик.

— Даже другим дал. Весь Арбат лицезрел. — Игорь свалил в угол поклажу. — Народ разжалобился и денежку мне дал. Учись, молодой, пока я жив.

— А жратву когда успел купить? — с подозрением спросил Владик.

— Это из других статей доходов, — ответил Корсаков. — Уже приложился?

— Не, тебя ждал. Погрыз только колбаски.

— Умница. — Корсаков смерил его взглядом. — Пойдем, перекусим. За одно перетрем насущные проблемы.

Они прошли в комнату, приспособленную под спальню.

Горела новая порция свечей в бутылках. Влад успел навести минимальный порядок: сгреб в угол хлам, закрыл окна фанерой, перевернул матрасы, спрятав пятна краски. Даже стол накрыл — расставил купленное Игорем на коробке из-под пива. Бутылки с пивом, за вычетом трех, выпитых с участковым, в целости и сохранности, в шеренгу подвое, стояли вдоль стены.

— А водка где?

— В ванной заныкал, — ответил Владик. — Как самый ценный продукт.

Накопившаяся на Владика злость незаметно улетучилась. Вернее, словно лопнул внутри гнойник, стало гадостно, но под сердцем не так давило и мешало дышать.