Мистические истории. Ребенок, которого увели фейри - Эдвард Фредерик Бенсон Страница 32

прыгал и пританцовывал, лопаясь от гордости, что провернул такое дельце. Между тем мы подошли к знакомой двери – она была открыта, и я сразу увидел портрет. Солнце ярко освещало смуглое лицо и светлые пудреные локоны. Не знаю, что на меня нашло: все вдруг поплыло перед глазами и мне стало дурно – так бывает, когда неожиданно исполнится давняя, заветная мечта. Это длилось всего мгновение, но от стыда я готов был провалиться сквозь землю.

Зато у Фа-Диеза настроение было преотличное.

«Видите? – обронил он, напрочь забыв все, что когда-то рассказывал мне. – Это Фердинандо Ринальдо, певец, которого убили за роман с моей двоюродной бабкой». – Он прошелся по комнате, самодовольно обмахивая себя большим зеленым веером; воспоминание о том, как он добыл в Гвасталле псалтирь, доставляло ему истинное наслаждение.

И тут меня осенило:

«Ведь это случилось здесь, в М.?»

«Ну да», – подтвердил Фа-Диез, продолжая шаркать туда-сюда в своем заношенном красно-синем халате – с попугаями и веточками вишни.

«Вы никогда не встречали того, кто своими глазами видел… слышал его?»

«Я? Нет. Как это возможно? Его убили девяносто четыре года назад».

Девяносто четыре года назад! Я снова поднял глаза на портрет. Девяносто четыре! И все же… Мне почудилось, что я ловлю на себе его странный, сосредоточенный, пронзительный взгляд.

«А где… – Я поневоле запнулся. – Где это случилось?»

«Об этом мало кто знает. Теперь, возможно, никто, кроме меня, – с удовлетворением ответил он. – Но, когда я был ребенком, отец показал мне тот дом, когда-то он принадлежал маркизу Негри, но по какой-то причине после того происшествия никто в нем не жил и дом стоял заброшенный. Так что уже в пору моего детства все там пришло в упадок и стало разваливаться. А какой великолепный дом! Великолепный! Должно быть, он немало стоил. Как-то раз, несколько лет назад, я видел его… Нынче я редко выхожу за городские ворота… Порта Сан-Витале… там еще с милю пройти».

«За Порта Сан-Витале? Дом, где Ринальди… От него что-нибудь уцелело?»

Фа-Диез смерил меня надменным взглядом.

«Bagatella![126] Не говорите глупостей! По-вашему, вилла может просто так взять и улетучиться?»

«Вы уверены?»

«Per Bacco![127] Он еще спрашивает! Говорят вам, за Порта Сан-Витале. Старая заброшенная вилла – обелиски, вазоны и все такое прочее».

Мы подошли к лестнице.

«До свидания, – сказал я. – Завтра приду к вам за пакетами для Венеции». – И я побежал вниз по ступеням.

«За Порта Сан-Витале! – повторял я на ходу. – За Порта Сан-Витале!» Было шесть часов вечера, на улице еще стояла жара. Я окликнул извозчика и залез в допотопный, немыслимого вида экипаж – небесно-голубой, изготовленный году в двадцатом, с растрескавшимся верхом и с гербами по бокам.

«Dove commanda? Куда прикажете?» – сонно спросил извозчик.

«Порта Сан-Витале, там недалеко!» – крикнул я.

Он послал вперед костлявую, белую, длинногривую лошадь, и мы затряслись по неровной мостовой мимо красного собора с баптистерием[128] – по длинной и темной виа Сан-Витале с ее величественными старинными дворцами, под аркой красных городских ворот, на которых еще сохранилась старая надпись «Libertas»[129], и дальше по пыльной дороге, окаймленной акациями, – на просторы плодородной ломбардской равнины. С грохотом ехали мы через поля пшеницы, конопли и темной, глянцевой кукурузы под щедрым вечерним солнцем. В отдалении виднелись фиолетовые стены, высокие колокольни и блестящие купола; за ними – безбрежные голубовато-золотистые туманные дали, ограниченные далекими Альпами. Воздух был напоен теплом и покоем, кругом стояла торжественная тишина. Только мне не было покоя. Я не пропустил ни одной крупной усадьбы, ни одной выглядывавшей из-за тополей и вязов смотровой башни; я исколесил вдоль и поперек всю равнину, сворачивая то на один проселок, то на другой, добравшись таким образом до развилки, откуда начинается дорога на Кревалькоре[130]; я обследовал виллу за виллой, но так и не нашел среди них ни одной с вазонами и обелисками, ни одной полуразрушенной или покосившейся, ни одной, подходившей под описание той виллы. Стоит ли удивляться? Допустим, Фа-Диез видел ее, но Фа-Диезу самому уже семьдесят, а с того… с того случая прошло все девяносто четыре! Однако меня снедало сомнение: вдруг я ошибся, заехал слишком далеко или, напротив, не доехал до места – поди знай все хитрости здешних дорог и дорожек! Быть может, дом скрывается за деревьями или расположен ближе к следующим городским воротам. И я снова пускался в путь по колее между цикламенами внизу и нависавшими над головой ветвями корявых, раскидистых шелковиц и дубов, с надеждой всматриваясь в дом за домом, – все были старые, многие в плачевном состоянии, иные перестроенные, кажется, из древних церквей, с заложенными камнем колоннадами, – или пристроенные к старинным сторожевым башням; но ничего похожего на то, что описал Фа-Диез. Наконец я спросил возницу, а тот – старух с ребятишками; старые и малые вышли из своих домов и столпились у дороги. Не знает ли кто, где тут большой заброшенный дом с обелисками и вазонами – бывшее имение маркиза Негри? Нет, такого тут нет; есть вилла Монтеказиньоли с башней и солнечными часами – тоже не в лучшем виде; и еще Казино Фава – вон, посреди капустного поля торчит, того и гляди развалится; но ни там, ни там нет вазонов с обелисками, и про маркиза Негри никто здесь не слыхивал.

В конце концов я сдался. Девяносто четыре года прошло! Виллы Негри уже и в помине нет… Я ни с чем вернулся в гостиницу, где над дверным фонарем раскачивались три веселых средневековых пилигрима, велел подать ужин и постарался выбросить из головы историю с портретом.

На другой день я ударил по рукам с владельцем резной вещицы, которую мне наказали купить, и от нечего делать пошел бродить по старому городу. Назавтра здесь должна была состояться большая ярмарка, и всюду шли приготовления: на центральной площади расставлялись прилавки и выгружались корзины всех форм и размеров; под готическими арками ратуши между массивными бронзовыми держателями для факелов протянулись фестоны из жестяной кухонной утвари и гирлянды из лука; странствующий лекарь со своей повозкой, превращенной в театральный помост, уже тут как тут – перед ним на столе красуется череп в окружении каких-то склянок, а мальчишка-подручный раздает всем приглашения, зазывающие прийти и ознакомиться с искусством врачевателя; в углу устроился кукольный балаган (стулья для зрителей уже расставлены) – прямо под каменной кафедрой, с которой средневековые монахи призывали местных Монтекки и Капулетти[131] покончить с враждой и скрепить мир братскими объятиями. Прокладывая путь между пустыми ящиками