Дин Кунц - Шорохи Страница 32

– Да?

– То не хотел, чтоб меня жалели.

– Все мы в этом нуждаемся – время от времени.

– Я могу сам устроить свою личную жизнь.

– Естественно.

Они сосредоточились на омлете с сыром. Через несколько минут Фрэнк спросил:

– Как ее зовут?

– Кого?

– Не будь ослом.

– Дженет Ямада.

– Японка?

– Ну не итальянка же.

– Что она собой представляет?

– Умная. Общительная. Привлекательная. Работает в мэрии.

– Сколько ей лет?

– Тридцать шесть – тридцать семь.

– Откуда ты ее знаешь?

– Мы когда-то встречались, – признался Тони.

– И что случилось?

– Ничего. Просто мы поняли, что больше подходим друг другу как друзья, а не как любовники.

– Думаешь, она мне понравится?

– Убежден.

– А я ей?

– Если не будешь ковырять при всех в носу или есть руками.

– Ладно, – выдохнул Фрэнк. – Я с ней познакомлюсь.

– Да нет, – сказал Тони. – Раз тебе уж так не хочется…

– Дай мне ее телефон.

– Потом скажешь, что я навязал тебе ее.

– Ты не навязывал.

– Нет, Фрэнк. Я уже жалею, что предложил тебе это.

– Черт побери, выкладывай телефон! – рявкнул Фрэнк. Потом ему кое-что пришло в голову: – Ты, может, хочешь войти в долю?

– Ни в коем случае.

– Кроме того, – ухмыльнулся Фрэнк, – ты бы не стал делиться Хилари Томас.

– Вот именно.

– Ты не боишься, что будешь чувствовать себя с ней не в своей тарелке?

– С какой стати? – удивился Тони.

– У нее много денег.

– Это самое шовинистское высказывание из всех, какие мне доводилось слышать, – ответил Тони.

В час дня в пятницу тело лежало на столе для бальзамирования, с табличкой «Бруно Гантер Фрай», прикрепленной к большому пальцу правой ноги. Отсюда его должны были забрать в родные края.

Служитель похоронного дома «Энджелс Хилл» удалил оставшуюся после вскрытия кровь и прочую жидкость, продезинфицировал труп и ввел бальзамирующий состав. Он не стал заниматься косметическими работами: пусть их выполнят в Санта-Елене. Служитель только сомкнул веки и несколькими стежками суровой нитки сшил вместе губы, отчего на устах покойного застыла жуткая улыбка.

Труп завернули в клеенку и поместили в дешевый алюминиевый гроб – согласно предписаниям штата относительно транспортировки трупов. В Санта-Елене родственники и друзья покойного найдут гроб поприличнее.

В четыре часа гроб доставили в международный аэропорт Лос-Анджелеса. В шесть тридцать самолет приземлился в маленьком аэропорту Санта-Розы. Среди встречающих не было никого из семьи Бруно Фрая. Он был последним в роду. Его дед произвел на свет одну только дочь, красавицу Кэтрин, а у той не было детей. Бруно был приемышем. Сам он никогда не женился.

Гроб с телом Фрая встречали трое. Один был Аврил Томас Таннертон, владелец похоронного бюро «Вечный покой», обслуживавшего Санта-Елену и примыкающие населенные пункты в этой части долины. Мистеру Таннертону исполнилось сорок три года; это был импозантный, представительный мужчина с рыжеватыми волосами, россыпью веснушек на лице, живыми глазами и доброжелательной улыбкой, которую он старался сдерживать. Он прибыл в аэропорт Санта-Розы в сопровождении двадцатичетырехлетнего ассистента, Гэри Олмстеда, тщедушного молодого человека, который был склонен к разговорам едва ли не больше, чем покойники, с которыми постоянно имел дело. Если у Таннертона под налетом благочестия скрывалось добродушное озорство, то Олмстед, с вытянутым, скорбным, аскетическим лицом, как нельзя более подходил для своей профессии.

Третьим был Джошуа Райнхарт, адвокат и душеприказчик Бруно Фрая, управляющий его имением.

Джошуа Райнхарту шел шестьдесят второй год, и его можно было принять за дипломата или преуспевающего политика – благодаря густой серебристой седине, широкому лбу, длинному патрицианскому носу и массивной челюсти. У него были ясные карие глаза.

Ни интересы дела, ни личные обязательства не требовали приезда Джошуа в Санта-Розу. Вот уже много лет он вел дела винодельческой компании, принадлежавшей трем поколениям Фраев. Тридцать пять лет назад он без особого успеха пытался открыть юридическую практику в графстве Напа. Тогда-то Кэтрин Фрай и предложила ему вести семейный бизнес. Узнав вчера о кончине Бруно, он не испытал особого горя. Ни Кэтрин, ни ее приемный сын не вызывали у него симпатии. Джошуа решил сопровождать в Санта-Розу мистера Таннертона с помощником, только чтобы предотвратить балаган, который могли устроить газетчики. Хотя Бруно Фрай был неуравновешенным, больным и, возможно, очень злым человеком, Джошуа твердо решил похоронить его со всем возможным достоинством. Всю свою жизнь Джошуа был стойким патриотом Напа-Валли, приверженцем ее образа жизни и большим поклонником производимых здесь вин и не желал, чтобы на весь край легло несмываемое пятно позора из-за преступления одного человека.

К счастью, репортеров не оказалось. Очевидно, вся округа разделяла отвращение Райнхарта к огласке.

Небольшой кортеж двинулся к востоку от Санта-Розы, пересек Сонома-Валли и наконец оказался в залитой пурпурно-золотистыми закатными лучами Напа-Валли. Здесь они повернули на север. Следуя за катафалком, Джошуа любовался окрестностями. Вот уже тридцать пять лет долина в любое время года приводила его в восхищение. Смутно маячившие в надвигающихся сумерках склоны гор с чуть более освещенными вершинами поросли сосной, березой и елью. В глазах Джошуа горы служили крепостным валом, ограждавшим эту местность от порочных веяний, могущих проникнуть сюда из более испорченного внешнего мира. У подножия гор высились черные стволы дубов. По всей долине были разбросаны маленькие городки, а все остальное пространство занимали виноградники. Именно здесь в 1880 году Роберт Льюис Стивенсон писал: «Вино – это разлитая по бутылкам поэзия». А раз так, подумал Джошуа, значит, и сама эта благословенная земля – произведение искусства.

Моя земля, мой дом, мое счастье.

Похоронное бюро «Вечный покой» расположилось в сотне ярдов от шоссе, в южной части Санта-Елены. Это было громадное, выкрашенное в белый и зеленый цвета здание в колониальном стиле. С наступлением темноты автоматически включился фонарь, освещавший вывеску. Здесь также не оказалось представителей прессы.

Гроб водрузили на тележку и повезли в мертвецкую.

Таннертон и его помощники приложили максимум усилий, чтобы придать помещению не слишком угрюмый вид. Обили потолок светлой тканью, покрасили стены в голубой цвет – цвет яйца малиновки или детского одеяльца. Таннертон повернул выключатель, и из стереодинамиков полилась жизнеутверждающая музыка.