Петр Катериничев - Корсар. Наваждение Страница 34

«Двадцать два…» Две лебединые шеи вытянулись рядом.

Крупье запустил шарик.

Корсар двинул всю груду фишек на двадцать два.

За спинами Корсар почувствовал шевеление и заинтересованное внимание.

– Двадцать два, черное, – объявил крупье.

Крупье придвинул к Корсару казавшиеся бесконечными груды разноцветных фишек. Рядом с Димой объявилась де вица-служительница с подносом. Развела полные губы в улыбке:

– Может быть, желаете коньяк? Виски? Сигареты?

На губах девицы читалось продолжение: «Меня?»

Корсар только мотнул головой. И вдруг почувствовал, что свет абажура над столом сделался для него нестерпимо ярким и резал веки так, словно в лицо бросили соленого морского песка… «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его…» А в ушах уже снова накатывал грохочущий на стыках состав, отчетливо отбивая правила игры: «Двадцать три… двадцать три… двадцать три…»

– Делайте вашу игру, – тихо и заученно повторял крупье.

Корсар улыбнулся уголками губ и двинул всю груду на номер «двадцать три».

– «Этого не может быть, потому что не может быть никогда!» – со словами чеховского персонажа старичок артист все же бросил три фишки «на уголок», так сказать на четверть, и с пяток – на красное…

Крупье нехорошо улыбнулся, крутанул рулетку, объявил: «Ставок больше нет» – и замер с шариком в правой руке, словно примериваясь или прицениваясь…[29]

Вбросил, но – то ли рука дрогнула в последний миг, то ли – еще что – шарик подпрыгнул, как каучуковый, и словно сам собою сразу уложился в ячейку под номером двадцать три…

Позади Корсара раздался сдавленный то ли хрип, то ли визг – и что он выражал – вселенское счастье или телячий восторг, было не понять… Да и кто поймет разницу, если она вообще есть?

Подошел распорядитель, что-то шепнул крупье, тот побледнел и ретировался. За столом появился новый – такой же зализанный и безликий, как и первый, субъект. Вот только цвет глаз у него был совершенно водянистый, блеклый, рыбий. И – еще появились люди, и все они были, наверное, и азартны, и похотливы, а многие – и опасны. Но Корсар совсем не замечал этого… Зверь опасен для другого зверя, а для него теперь все было блеклым отражением чего-то давнего, забытого… Или – того, что еще только произойдет – в дальнем, или не очень, будущем? Тусклый свет был для него нестерпимо режущим, глаза слезились, он прикрыл их рукой.

– Виски? Сигареты? Сигару?

Рядом с ним было уже две девушки: одна – разносчица, другая, одетая как крупье, с подносом, на котором рядами были выложены выигранные им фишки, но не круглые, а самые «весомые» – прямоугольные, загодя обменянные девицей. «Выиграл я не просто много, а неприлично много».

– Коньяк? Водка? Кальян? – продолжала нудить девица. – Разумеется, за счет заведения.

Ну еще бы! Перевести ее слова с «servsского» на «общечеловеческий» просто: «Как здоровье, сэр? Не жалуетесь? Ну, это пока…» и «Не уходи никуда с нашими деньгами! Играй, красавчик! Play the game!».

«Делайте вашу игру», – звучало в зале навязчиво, неотвязно и неотвратимо. Выигрывает всегда тот, кто напрочь лишен азарта. И – воображения. Ведь воображение – это азарт, ставший привычкой. Поэтому крупье всегда в выигрыше. Бывает – кому-то везет. Но никакое везение не длится долго. И везет в этом мире не всем, не всегда и не во всем. Поэтому задача служащих казино – заставить удачливого игрока играть дальше. Лучше – на всю сумму. «Play the game!» А там, глядишь, «или овес сгорит, или осел сдохнет».

Но! Всегда есть одно большое но. Как говаривают у нас уже повсеместно, а не только в Одессе: «Не дождетесь!» Корсар вдруг необычайно расслабился… Будущее всегда отбрасывает тень на настоящее, и он вспомнил, что знал это всегда… И если так… «Хочешь, стану я твоей тенью, разорву любых цепей звенья…»[30] Откуда это? Из песни. «Если хочешь, я спою, слушай…»

Остается только слушать. И – расслышать.

Сукно. Неровный желтый свет.Стук фишек. Золото монет.Рулетка.Одна лишь ставка – как судьбы итог,И ты богат, а значит, стал как богВалетный.И в руки масть крапленая идет,А значит – душу класть на отворот,На карту.Мерцает разум тучею хмельной —Ты выбрал случай – жгучее виноАзарта.Ты сам – инфант. Ты – гений ворожбы.Тебе фортуну сделать из судьбыТак сладко.И «завтра» – нет, как плешей и седин,Один здесь царь, пророк и господин —Загадка.И голос, что ведет свою игру,И добр, как друг, и одинок, как круг,И – ласков.Комочек сердца – ах, особый шик! —Спешит по замкнутой кривой душиК развязке.Легко бродить по краешку огня,И эта ночь сегодня для меняПусть ляжет.Сиренев воздух, и упруг, и свеж,И звезды тысячей шальных надеждПовяжут.Гибки тела плетей и танцовщиц,Клинки ресниц кровавят блицы лиц,Пророча.И пляшет шарик, как судьбы итог,И город мечется, как черный дог —Под ночью.[31]

То, что происходило, могло подойти только под определение: галлюцинация. Причем массовая. Все в казино следом за Корсаром – словно тоже сошли с ума. Игроки, их подруги и охранники, их служащие и служки – все столпились вокруг стола, на котором играл Корсар, и одни – пытались повторять его игру, чтобы урвать хоть часть удачи, продолжавшей сыпаться на него, словно из неисчерпаемого рога изобилия, или – поставить, напротив, «встык», чтобы загрести всю небывало огромную долю пластиковых фишек самого высокого достоинства, что громоздилась уже на трех подносах… Их так легко было обменять на шуршащие купюры, а потом – на все, что угодно: на ласки искушенных гетер или, напротив, трепещущих девственниц, или – на теплое синее море на каком-нибудь из греческих островов – вместе с домом и полудюжиной рабынь, или – на парижскую квартиру-студию, где так тепло на шелковых простынях под мехом белого медведя рядом с красавицей испанкой, или – на небольшой замок в Бретани, над самым обрывом пенящегося залива…

Корсар, казалось, ничего не замечал. Он просто слушал и слышал… Нарастающий стук поезда, – только теперь ощущения стали ярче, острее: когда «поезд» проносился рядом, казалось, он холодит щеку влекомым за собою ветром, и запах близкого вокзала, угля, соляра, был явственным и близким… И так продолжалось, пока колеса на стыках не выбивали отчетливо цифру…

«А колеса стучат, все бегут поезда, и ты уезжаешь надолго…» Крайнее, что он сделал, – это поставил на зеро. Все. Уже пятый «сменный» крупье обреченно вбросил шарик. В зале воцарилось полное молчание. Лишь за спиной слышались то ли страстные, то ли истерические всхлипы, в которых слышались облегчение и сожаление одновременно: