Людмила Сурская - Оборотень Страница 34

— Ты же отказался от такого удовольствия, для тебя есть только еда, — смеялась она, растворяясь в его медовых глазах.

— Это тоже не плохо, проголодался, как волк. Ей Богу есть хочется, хоть падай. Едва уж ноги волочу. Не томи. Покорми меня. Круг сужается, загнали уже в шалаш, а выход всё не вырисовывается.

— Потерпи, вот приедет папенька…

— Угу, сударыня. Больше пока мне ничего не остаётся, как ждать.

Она обняла его за талию и прижалась к широкому плечу.

— Не бойся, я буду всегда рядом, чтоб не случилось.

— Очень надеюсь, что глаза мои завтра тебя увидят вновь.

— Я приду непременно. — Схватила она его за руки.

— Ради Бога осторожнее, крошка! Твоя маменька часто бывает в боевой готовности и дурном нраве?

— Это без папа она распетушилась. В таком боевом состоянии она всегда смотрит на вещи неблагоприятно и видит их не совсем такими, какими они в действительности являются.

— Но это, может быть, для меня ещё и лучше. Гораздо хуже, когда она меня разглядит таким, каким я в действительности и являюсь. — Пережёвывая пищу посмеивался он, пребывая вовсе не в упадшем духе.

— Так тревожно, а тебе смешно…

— Плакать тоже пока беспричинно. Княжна, как они дошли до того, чтоб искать меня на охотничьих угодьях?

— Марфа выследила и повела маменьку.

— Вот талант пропадает. Её в сыскное бюро или на Кавказ определить чухонцев ловить. Большая польза была бы. Любопытство сам дьявол в бабы насадил. Она рассказала маменьке всё?

— Думаю, нет, реакция родительницы была бы совсем иной. Похоже, направляя стрелы расправы в добермана. Она ставила целью поймать для маменьки тебя под тем прикрытием, но сорвалось. Пока меня воспитывают за добермана. — Говоря это, она водила пальчиком по его губам. С каким бы удовольствием она осталась с ним в этом шалаше навсегда.

— Таня, поднимайся, тебе пора…

— Мне не хочется. Пожалуйста, ещё немножко.

— Тебя хватятся и начнут непременно следить. И бесполезно так смотреть на меня, княжна! Я скорее умру! Позволить себе быть безрассудным, я не могу. Поторопитесь.

— Я непременно придумаю, как помочь тебе.

Она вложила свою маленькую ручку в его большую ладонь. Он поцеловал её и подтолкнул на выход. «О Боже! Какой упрямый, — промелькнуло в её голове. — Или я недостаточно для женщины интересна?»

Вздыхая и оглядываясь, она уходила прочь. «Боже что будет с маменькой, если она узнает про Сержа, страшно даже и подумать такое. Матушка любит хвалиться папенькиным очень древним родством. Она купается в новостях, живёт этим, знает про всех в аристократических кругах, чем занимаются, какая жена с мужем разошлась и кто в том виноват, кто за кого дочку выдал или сына женил и новость обо мне может запросто причинить маменьке удар. А как же, в её семье должно быть всё правильно и вдруг такой неприятный даже порочащий честь разговор. Она точно заболеет. Да нет. Марфа не посмеет открыть рот, иначе, она бы уже всё сказала. Её удерживает от сотворения гадости, только отсутствие доказательств и надо не позволить их ей приобрести». Нарвав букетик полевых цветов, она, напустив на лицо печальный вид, вошла в усадьбу. Несколько дней ей всё сходило с рук, и день приезда отца так ожидаемый ею, неукротимо приближался. Но случилось непредвиденное, Марфа опять наткнулась на Сержа. «Надо же голубчик я тебя поймала! — ликовала она. — Совсем обнаглел, подсунулся под самую усадьбу. Но теперь я не буду спешить и продумаю, как лучше от тебя избавиться», — думала она, возвращаясь в поместье. На горе Сержа она застала у ворот двуколку урядника приехавшего на поклон к княгине и не успевшего ещё въехать во двор. Решение созрело в её возбуждённой голове моментально. Она подошла к нему и сказала, что видела в лесу сейчас опасного человека, по всему видно беглого. Урядник, поморщась из-за отдаляющейся приятной встречи с княгиней, но, развернув своего рыжего мерина, покатил по сигналу разбираться. Когда Таня, выбравшись из поместья и ускользнув из-под надзора, подошла к шалашу, то сердце её упало прямо под ноги, он был развален. Кругом видны следы борьбы, под ногами блеснула пряжка, она наклонилась и подняла ошейник добермана. «Значит, его взяли человеком. Оно и понятно. Собаку бы просто пристрелили. Кто? Скорее всего, местные ищейки. Думай Таня, думай, где его могут сейчас держать? Гадай не гадай, а местных порядков ты не знаешь. Надо бежать посоветоваться с Митричем». — Задыхалась она от бега, хватаясь за мысли принеслась в поместье. Митрич косил газоны и по её виду сразу понял, что что-то опять стряслось и, скорее всего, с доберманом.

— Княжна, на тебе лица нет?

— Митрич, скажи, если взяла полиция подозрительного человека без документов, то где его будут держать?

— В кутузке, что посреди картофельного поля. Так завсегда было. А что?

— Охрана большая?

— Да нет, один сторож. А что случилось-то?

— Добермана моего взяли. Надо выручать.

— Батюшки, как это? Но ты баила про человека?

— Митрич, милый, это всё равно. Не иначе, как опять Марфа. Я тебе дам бражки бутыль, ты пойдёшь к охраннику отвлекать, а я ползком между картофельными рядами проскочу. Запор там какой?

— Запор-то обыкновенный, засов. Княжна рискованное дело ты затеяла. Однако стервозные девки в услужении княгини. Посмотри-ка, что учинили, канальи.

— У меня нет выхода, Митрич. Сегодня пойдём. Ты откажешь мне в помощи, ну что ж поделаешь, значит, тому и быть, пойду одна.

— Ты хоть и княжна, а не глупи, послушай меня, это опасно. Из-за собаки идти на такой риск, право дело глупость это.

— Мне всё равно, он должен выйти оттуда.

— Господи, пронеси! — перекрестился садовник.

— Ну что ж, как мы ни пытались избежать этого, всё-таки произошло, значит, тому уж быть и мне надлежит через то пройти. И, стало быть, поэтому, как ты не скажешь: «Господи пронеси!»

Глава 17

К вечеру, по последнему солнышку, нарядившись в костюм для верховой езды с отстёгивающейся юбкой и забрав на вторую лошадь садовника, прижимающего под просторной рубахой бутыль с брагой и не хитрой закуской, она выехала в сторону прячущейся за рощей деревни, где на самом её краю, посреди поля, чернела каталажка. Встали на краю картофельного поля, посреди которого стояла с покрикивающим: «Слушай!» сторожем арестантская, просматриваемая со всех сторон. Они спешились. Привязав лошадей, придумали тут же на ходу план. Митрич идёт, якобы в доску пьяный с песнями напрямую, размахивая бутылью, которую предположительно, сторож должен рассмотреть ещё издалека. А там как Бог подскажет. Отстегнув юбку и завернув в неё шляпку, Таня прикрепила их на седле и, обнявшись на удачу с Митричем, пошла в противоположную от него сторону, именно оттуда начинались картофельные ряды. Из-под высокой цветущей ботвы картофеля её было не разглядеть. Потихоньку, ползком, она приближалась к кубической, маленькой постройке с одним крошечным окошечком. Сергей, услышав пьяные песни на поле, насторожился. «Что ты чёрен ворон, вьёшься. Над моею головой?» Выводил Митрич, хлебнув для натурального виду и куражу из бутыли. И тут под окошком до него донёс ветерок голосок Тани: «Серёжа, Серёжа» Он протянул руку в окно и она, подпрыгнув, правда, со второго раза, вложила в неё ошейник. «Серж, слушай меня внимательно, сейчас я открою засов, но выйдешь ты через минут двадцать. Пойдёшь к мосту через речку, и будешь ждать там Митрича. Ты понял?» «Да. Будь осторожна», — последовал ответ и Таня, проползя к двери, поднявшись и слившись со стеной, принялась толкать запор. Сторож стоял к ней спиной и пил прямо из бутыли брагу. Справившись с засовом, она махнула Митричу, зорко следившему за ней, чтоб оставлял брагу сторожу и, закруглившись с хмельным вопросом, уходил. Княжна почти дошла до лошадей, когда услышала шаги спешащего садовника за своей спиной, и тут дикий страшный вопль разнёсся по округе. Распахнув на всю ширь, навалившись грудью, дверь, по полю нёсся огромный прыжками доберман. Охранник, вопя во всё горло только одно: «Оборотень! Оборотень!» — бросился наутёк с поля. «Будет теперь о чём поговорить народу, — перекривилась не весёлой улыбкой она, отряхивая с себя землю и прилаживая на талию свою спрятанную юбку. — Хотя может быть разумная, надеюсь, большая половина, припишет это пьяным бредням сторожа и вскоре всё забудется».