Олег Маркеев - Таро Люцифера Страница 35

Что можно было купить на один динарий при Александре Македонском? Парочку рабов. А сколько стоит один динарий эпохи Александра в нашем веке? Состояние! Почему? Потому что долларов много, а динариев мало. И «Подсолнухи» Ван-Гога тем и хороши, что Ван-Гог еще одну картину уже не напишет. Она единственная и такой пребудет вовеки. Поэтому и стоит эта картина миллионы. А при жизни Ван-Гог на нее и обед себе купить бы не смог.

Отсюда неминуемый вывод: производитель уникального продукта — гений — приговорен к смерти по законам рынка. Его смерть добавляет столько нулей к цене шедевра, что за жизнь гения нельзя дать и гроша.

Игорь уже начинал понимать, в какой серпентарий попал. И сравнение с Константином Васильевым воспринял как предупреждение, пусть и прозвучавшее из уст профана.

Но, как оказалось, прозвучало оно слишком поздно…

На лестнице, ведущей в подвал заскрипел под чьими-то ботинками песок.

Игорь вздрогнул. Уронил на пол холст. Рука сама собой нырнула в шкаф, из стального нутра выудила нечто в треугольном кожаном чехле.

Щелкнула сорванная кнопка, чехол отлетел в сторону. А в ладонь Игоря легла рифленая рукоятка пистолета.

Игорь выключил фонарь. Левой рукой пошевелил провода переноски. Посыпались бенгальские искры, и подвал залила непроглядная темень.

На лестнице кто-то тихо выматерился.

— Кому там делать не хер? — рявкнул Игорь, голосом заглушив клацанье передернутого затвора.

Наклонился, нащупал фонарь и взял его в левую руку, в вытянутой правой — пистолет.

— Дык, это… Я это! — раздался испуганный голос Трофимыча. — Ты это, Игорь?

— Трофимыч, ты один? — спросил Игорь, прислушиваясь к шорохам.

— Один. А чо?

— А ничо! Ты что там закоротил?

— Ничо я не трогал! Только зашел, а он вырубился. Гляжу, дверь открыта. Дай, думаю…

— Меньше бы думал, идиот! Вечно свой нос суешь, куда не просят.

У лестницы послышались странные звуки.

Палец Корсакова на спусковом крючке напрягся.

— Стой, где стоишь, дед! — крикнул он.

— Дак… И стою я.

— А чем там шумишь?

— Энурез пробился, — отозвался Трофимыч.

— Чего?!

— Да ссу я! Перебзедел со страху. Темноты боюся с детства.

Корсаков длинно выдохнул, опуская пистолет.

— Убью, блин! — простонал он.

— Что делать-то будем, Игорь? — подал повеселевший голос Трофимыч. — Провода проверить надо. Где пробило, может… Я по липездричеству спец! Когда, бывало, в деревне что коротнет, все ко мне бежали.

— Я тебе проверю, Чубайс безмозглый! Иди, на фиг, отсюда. Без тебя разберусь.

— А как же ты?

— За меня не беспокойся.

Трофимыч затопал по лестнице.

— Слышь, Игорь, ежели завалит, ты ори. Я тута, на улице постою.

Скрипнули петли двери.

Корсаков замер, закрыв глаза, чтобы целиком уйти в слух. Тишина была, как темень, непроницаемой.

Он включил фонарь.

Спрятал картину в тубус, завернул крышку и сбил код на замке. Проверять состояние второй картины, потребовавшейся Жуку, не стал. И времени не было, и что-то подсказывало, что нужна Жуку только одна — со снежинками, вторую приплел для отвода глаз.

Разложив тубусы внутри шкафа, он нашупал кнопку на внутренней стенке, задумался на секунду, потом нажал ее.

— Вы ярко и незабываемо интересно проведете последние секунды жизни, — пообещал он вслух тем, кто попробует без разрешения открыть шкаф.

В Корсакове была армейская жилка, доставшаяся от предков. Несмотря на натуру художника, он любил бесхитростные, но сработанные на совесть и высокоэффективные армейские изделия. Одежду, оружие и все прочее, имеющее отношение к этому уважаемому им ремеслу.

Миной-ловушкой он по случаю разжился у знакомого, не вылезающего из «горячих точек». Знакомый, искренне считал, что в условиях развала обороноспособности страны, каждый имеет право завести свой личный арсенал, и снабдил его массой полезных вещей, включая пистолет. Про мину-ловушку он рассказал, что ими выкуривали душманов из подземных нор. Красиво и эффективно.

Игорь уже самостоятельно доработал конструкцию, исходя из своих нужд.

Он осторожно закрыл дверцу шкафа. Ясно услышал, как щелкнул магнит.

Теперь, стоило разжать контакт, через пятнадцать секунд взорвутся сигнальные пакеты, рассыпая тысячи ярких искр. Искры не просто будут сновать, рикошетя от стен, а и выть, как осколки. Светопредставление завершится подрывом пиропатронов; армейские умельцы специально рассчитали их мощность, чтобы гарантировать акустический удар, валящий человека в обморок. Кому покажется мало, по глазам ударит вспышка слепящего огня, ее импульс тоже гарантирует качественный обморок. И в завершении одиночным хлопком взорвется гранатка с мелкой алюминиевой стружкой. На семь метров вокруг нее у всего живого попросту сдерет шкуру, как наждаком.

Жестоко? А кто вас просил к нам лезть?

Трофимыч маячил у разбитой скамейки.

— Тута я! — крикнул он, увидев Игоря, вышедшего из подъезда.

Корсаков беглым взглядом прочесал окрестности. Вечер был поздний, но Арбат еще не отгулял, во двор вполне могли заглянуть по естественной нужде посторонние. Правую руку Корсаков держал в кармане плаща.

— Дед, у тебя алкогольная бессонница пополам с недержанием, да? — спросил Игорь.

Трофимыч, поскреб за ухом. Для этого пришлось сдвинуть лыжную шапочку, в которой он ходил круглый год, не снимая.

— Халтуру я тут нашел. Но одному несподручно. Вот тебя и искал.

— Какая, на ночь глядя, работа? — Корсаков покрутил пальцем у виска. — Окстись, Трофимыч. За мной должок, кстати, не забыл? Целая бутылка тебя дожидается. Могу и денег подбросить, если приперло.

Трофимыч помялся.

— Спасибо, тебе, Игорек. Добрая ты душа… Только неудобно. Я людям пообещал. Такое дело… А Клин, сука, притащил политуру. Короче, умерли все, с кем договаривался. Храпят уже. Один я пить не стал. Вот и маюсь. Пообещал же…

— Ну ты совестливый, дед!

— А как же. Слово же дал! Люди мне, бомжу немытому, на слово поверили. — Он тяжко вздохнул. — Чего же себя дальше ронять, так я разумею?

Корсаков промолчал, разглядывая Трофимыча.

— Не, пойду! — махнул рукой дел. — Один пойду. Оно и к лучшему, что один. Больше достанется.

— Там деньгами или водкой платят?

— Попрошу все деньгами. — Трофимыч потупился. — Уехать я решил, Игорь. Нет здесь правды, в Москве твоей.

— Так и не было ее тут никогда!

— А я, что, в своей деревне про это знал?! — В глазах Трофимыча блеснули слезы, и он отвернулся.

Корсаков потрепал его по дрожащему плечу.