Нэнси Коллинз - Самое темное сердце (ЛП) Страница 35

Запах, сочный и красный, полный рожденного страхом адреналина, и это больше, чем я могу выдержать. Я прыгаю на водителя, как ребенок, приветствующий отца, вернувшегося с работы, и валю его на тротуар с такой силой, что ликвор (спинномозговая жидкость) брызгает у него из ушей и головы, вытекая на мостовую.

Несмотря на то, что технически он был мертв, кровь водителя грела все ещё живое сердце. Эта краденая сила быстро перетекает в меня, восстанавливая мою энергию, усиливая мои чувства до состояния экстаза. Пока я пью, я испытываю глубокое удовлетворение, сопровождающееся жуткой дрожью, словно ломка после недельного голодания перед выставочным подносом с едой.

Потом встаю на ноги и вытираю рот тыльной стороной руки. Теперь, когда жажда крови удовлетворена, я чувствую себя намного лучше. Мне так проще думать. Я смотрю вниз на злобное лицо водителя, разглаженное смертью. Искру удивления можно видеть в его холодеющих глазах, как будто он до сих пор поражается своей неспособности убежать от предавшей его судьбы. Джон сидит, съежившись на заднем сиденье лимузина, его страстные фантазии Папаши Мака[57], избивающего шлюх, растворились в диком, до мокрых трусов, ужасе.

– Эй, жеребец, всё ещё хочешь повеселиться? – мурлыкаю я, скользнув поперек сиденья.

Джон раскрывает рот, но все, что оттуда выходит – задушенный хрип. Его лицо мучительно искривляется, когда я сдавливаю его грудь узловатыми, словно древесные корни, руками.

– В чем дело, тигр? – усмехаюсь я. – Или я слишком женщина для тебя?

Джон с трудом дышит и молотит по обивке. Пинком он попадает в бар со спиртным, посылая в полет бутылку текилы и пару трубочек для крека. Судя по открытому пузырьку виагры, лежащему на полу лимузина, я, вероятно, не единственная причина его тромбоза. Несколько мгновений я наблюдаю за борьбой джона против неизбежности, пока мне не надоедает, и оставляю его на милость инфаркта миокарда.

Я отхожу от лимузина и аккуратно вытаскиваю труп тусовщицы из канавы, пристроив её рядом с умирающим джоном. Я расправляю её юбку и убеждаюсь, что волосы не падают на лицо. Затем возвращаю водителя на его место, привязываю левую руку к рулю, а правую кладу на колено ладонью вверх, как мертвого белого паука. Я бросаю последний взгляд на заднее сиденье. Джон перестал хрипеть, и его губы посинели. Если бы я хотела, то могла бы настроиться на его волну и прочесть несколько последних мыслей умирающего разума, но мне было неинтересно мараться во всем этом. Вместо этого мой пристальный взгляд останавливается на теле тусовщицы. За исключением засохшей рвоты на губах, она выглядела почти живой.

Как странно, что женщина, столь бесчувственная в жизни, что позволяла обращаться с собой как с обыкновенным мясом, в смерти смогла стать изысканной, словно редкая орхидея. Это напоминает мне о том, как хрупки в действительности люди, и провоцирует приступ беспокойства за Эстеса.

Я вздыхаю, отворачиваюсь от живописной картины передо мной и поворачиваю в сторону отеля. Как бы сильно мне ни хотелось себя убеждать, он в большей безопасности, когда я рядом, чем когда он один.

Черт побери, ответственность – такая сука…

Глава 12

Эстес пристально посмотрел на жидкую кашицу, которая когда-то была пищей, и желудочный сок, забрызгавшие всю раковину в ванной, смывной бачок и полотенца для гостей, и его глаза заслезились, как будто в них попала соль с маргариты. И, хотя в его желудке было не слишком много содержимого, он умудрился заляпать половину комнаты.

Обычно он не увлекался спиртным. Оно затуманивало разум, притупляло реакцию и делало его склонным к депрессии. Алкоголь помогал забыться, но иногда забытьё не приносило пользы. Как в случае с Соней, например. Даже если она понимала, откуда он пришёл, лучше, чем кто-либо в мире, суть в том, что она не являлась человеком. Он почти успел забыть об этом маленьком обстоятельстве, пока не увидел её глаза. Белки были налиты кровью, как будто глазное яблоко раскололось, а зрачки походили на нечто, вытащенное со дна глубокого моря.

Любого воспоминания было достаточно, чтобы заставить тело Эстеса сотрясаться в конвульсиях, словно желудок подцепили на крючок и пытались вытащить через рот.

Он подался вперёд, всматриваясь в забрызганное зеркало и изучая собственные глаза, как будто он мог каким-то образом проникнуть в мысли своего отражения. Им овладело чувство паники вкупе с глубоким отчаянием и обернуло его сердце сожалением, которое было раз в двадцать тяжелее свинца. Часть его, вопреки всему, продолжала утверждать, что всё останется так, как было раньше; что между ним и Соней ничего не изменилось. И чем больше он желал поверить в это, тем больше убеждался, что это ложь.

Эстес вглядывался в лицо глупца, отражавшегося в зеркале, и видел пустоту в его глазах. Вот, что он получил за то, что позволил эмоциям одержать над ним верх. В минуту слабости он подверг опасности всю операцию. Всё, над чем он трудился с тех пор, как покинул институт, было на краю гибели, не оставив ничего, кроме трухлявых пней и зыбучих песков. Без Сони его шансы успешно атаковать твердыню Нуара сводились к нулю. И винить в этом он мог только самого себя. Но что ранило его сильнее, чем скальпель хирурга, так это то, что он выставил себя перед ней совершеннейшим дураком. Мнение Сони всегда имело для него большое значение, но вплоть до последних событий он не представлял, насколько большое.

Идиотизм. Эстес ударил себя по голове кулаком так сильно, что пошатнулся. Глупый, тупой ублюдок. Второй удар был настолько тяжёл, что разбил нижнюю губу. Рот заполнила свежая кровь, заменяя горький вкус желчи. Застонав от отвращения, Эстес распахнул дверь ванной комнаты и оглядел погруженный во мрак гостиничный номер.

Единственным источником света был мерцающий экран телевизора.

– Соня?

Он знал, что не дождётся ответа, даже если произнесёт её имя. Его рот болел так же, как и его голова в такт пульсации сердца. Эстес провёл тыльной стороной ладони по нижней губе, оставив на коже красноватый след.

Вопреки своим размерам, комната казалась душной и замкнутой, словно сами стены давили на него. Нетвёрдой походкой он приблизился к стеклянной раздвижной двери, ведущей на балкон, и распахнул её. Занавески взметнулись внутрь под порывом ночного воздуха, приняв его в свои прозрачные объятия. Когда клаустрофобия отступила, Эстес мешком повалился на кровать. Всё, чего он хотел, это чтобы комната перестала вращаться. И после этого он потерял сознание.

Эстес не знал, как долго он проспал, и что заставило его пробудиться. В одно мгновение он был без сознания, в следующее – он уже лежал на спине, напряжённо вслушиваясь в приглушённые мягким ковром шаги. Он приподнялся на локте, высматривая движение в тёмной комнате. Одновременно его свободная рука шарила под близлежащей подушкой, нащупывая охотничий нож, который он туда положил.