Анна Кирьянова - Охота Сорни-Най [журнальный вариант] Страница 38

На миг Феликс вспомнил то, что не хотел вспоминать никогда. Полутемный подъезд, скрип рассохшейся двери, крик нетрезвой тети Вали:

— Пошел отсюда, подонок! Нет здесь ничего твоего, мразь! Убирайся, пока милицию не вызвала!

— Какая милиция! — заорал пьяный дядя Коля. — Я щас сам удавлю гаденыша! Мало эти эвакуированные жировали на наших харчах, теперь еще права пришел качать, ублюдок! — свои тирады дядя Коля обильно приправлял матом. Он выскочил из квартиры в широких семейных трусах и обвисшей, как парус в безветренную погоду, майке, схватил Феликса за шиворот интернатской куртки так, что затрещали гнилые нитки, и сбросил в лестничный пролет. Мальчик упал с высоты двух-трех метров, на мгновение потерял сознание и несколько секунд лежал, не шевелясь, пытаясь вдохнуть порцию живительного воздуха. А дядя Коля продолжал орать:

— Убью, сука! Пришибу молотком, если еще раз явишься!

Тетя Валя испуганно волокла мужа обратно в квартиру, она явно не ожидала от него столь решительных действий, которые своими последствиями могли бы повредить ему самому. Феликс слабо зашевелился и застонал, пытаясь встать на четвереньки. Из открытой двери квартиры, прямо под ногами у копошащихся в пьяной возне родителей, прошмыгнули Вовка и Петька и, утирая зеленые сопли, принялись обзывать Феликса похлеще мамаши с папашей. Из квартиры несся детский рев недавно появившихся на свет близнецов-дебилов.

— Сдохла твоя сучка-мать, и ты сдохнешь! — заверещала тетя Валя, получившая полновесную оплеуху от своего супруга. — Хоть от этой жабы избавились, а тут жабенок подоспел, требует чего-то!

Вовка харкнул на Феликса, к нему присоединился Петька. Под градом ругательств и плевков Феликс кое-как встал на ноги и выбрался из подъезда, в котором бесновались пьяные пролетарии. Ему до слез было жалко маминых вещей. Не потому, что можно было продать их на толкучке и выручить небольшие деньги, купить себе башмаки, теплые носки, шарф, шапку… Это была последняя память о маме.

Феликс пережил ужасное унижение, оскорбление всех своих чувств, так что некоторое время голова у него плохо работала и он все повторял онемевшими губами какой-то глупый мотивчик. При падении он сильно ушибся, особенно же пострадал затылок, на котором сейчас вздувалась огромная шишка. Слегка тошнило, и по всему телу разливалась непонятная слабость, так что мальчик еле дошел до спортивного интерната. Там он с трудом поднялся по лестнице и рухнул на кровать. Воспитателю пришлось вызвать врача, которому Феликс только коротко объяснил, что упал на улице, поскользнувшись. Душераздирающее чувство тоски и обиды не давало Феликсу вдохнуть, но он объяснял это сильным ушибом.

Ночью мальчик выбрался из спящего здания интерната на улицу, потому что боялся задохнуться. Кругом была тьма, ночь и холод — наступила зима. Феликс расстегнул пальтишко с наполовину оторванным воротником и подставил бледное лицо пронизывающему ветру. И, словно робот, снова зашагал в сторону бывшего своего дома, где совсем недавно он жил вместе с мамой, имел свой угол, фотографию самолета над письменным столом, несколько дорогих ему книг на этажерке, украшенной бумажными салфетками с вырезанными на них фестончиками, коврик над кроватью… От воспоминаний мальчику делалось все хуже и хуже, а боль в голове становилась все острее, вскоре она сделалась такой невыносимой, что подросток вынужден был ухватиться рукой за угол дома и немного отдохнуть. Вероятно, врач оказался прав, у Феликса было сотрясение мозга, но воспитатель и дежурный завуч пошептались с доктором и решили не портить отчетность. Феликсу вскоре предстояло выступать на областных соревнованиях, а запись в медицинской карте могла лишить его такой возможности, а интерната — заслуженного первого места, которое влекло за собой многочисленные премии и блага… Феликсу велели прикладывать к затылку пузырь со льдом и дали таблетку пирамидона — вот и все лечение. А врач приятно зашуршал пергаментным пакетом, в котором лежала отличная курица, украденная воспитателем с интернатской кухни — кормили юных спортсменов неплохо.

В странном, похожем на сон состоянии Феликс дошел до своего бывшего дома и поднялся на свой бывший этаж. Кругом стояла полная тишина, жильцы крепко спали перед очередным трудовым днем, тихонько помигивала крошечная лампочка под потолком. Феликс отлично знал, что замок на квартирной двери очень хлипкий, одно название: стоит посильнее надавить на дверь плечом, и все, можно спокойно входить в прихожую. Сам он много раз открывал таким способом дверь, когда терял ключ или забывал его дома. Соседи отлично знали о ненадежности дверного замка, но скорее удавились бы, чем купили новый. Тетя Валя и дядя Коля справедливо полагали, что красть у них нечего, кроме того, о замках и запорах в те годы беспокоились только расхитители социалистической собственности. Дядя и тетя были простыми алкоголиками-пролетариями, поэтому запираться не считали нужным.

Феликс отжал дверь — язычок замка всхлипнул — и шагом лунатика вошел в крошечную прихожую. Сквозь кухонное окно светил одинокий фонарь, поэтому мальчик мог достаточно хорошо ориентироваться. Он прошел в кухню и тупо посмотрел на коробок спичек, лежавший на грязном деревянном столе. Чувство тоски и обиды заставило его взять коробок в кулак и тихонько встряхнуть. Затем Феликс все с тем же равнодушно-застывшим лицом медленно собрал все старые газеты, которых было навалом в коридоре и кухне — они с мамой хотели делать ремонт и все купленные и выписанные газеты хранили, чтобы аккуратно застелить пол в комнате и не забрызгать его известкой. Соседям то ли лень было выбросить газеты, то ли они тоже надеялись в отдаленном будущем отремонтировать доставшиеся им хоромы, только все “Правды” и “Уральские рабочие” лежали в разных углах, слегка пожелтевшие и высохшие, как осенние листья. Феликс лихорадочно собирал газеты в один угол, между входной дверью и кухней. Когда груда стала огромной, подросток присел на корточки и стал чиркать спичками о коробок, пытаясь поджечь сложенные бумаги. Из комнаты, где они жили с мамой, раздавался пьяный храп и иногда какие-то выкрики и бормотание.

Маленькое синее пламя перекинулось со спички на газеты, высохшая бумага затрещала и начала коробиться и чернеть. Огонь разгорался, а Феликс завороженно глядел на дело своих рук, испытывая странное чувство отстраненности, словно все это происходило не с ним. Пламя уже вовсю трещало и металось, когда оцепенение покинуло подростка и он быстро вышмыгнул за дверь, осторожно прикрыв ее за собой. Не чуя под собой ног, мальчик сбежал по лестнице и помчался в интернат. Его охватило чувство необычайной эйфории, легкости, подобной опьянению. Лицо стало еще более бледным, зрачки расширились, Феликса покачивало, он весь дрожал, но испытывал удивительное ощущение полета.