Сергей Минцлов - Чернокнижник (сборник) Страница 38

Длинный коридор наконец кончился — впереди засерели ступени каменной лестницы, ведшей наверх; свода над частью ее не было, его заменяли доски не то пола, не то плита.

Мы поднялись по ней насколько могли и дружными усилиями спин и рук сдвинули преграду и выбрались в приоткрывшуюся щель.

Сумерки, встретившие нас, показались после полной тьмы подземелья ясным днем. Мы стояли в костеле у бокового алтаря; отодвинутый нами щит был алтарный помост, закрывавший ход вниз.

Обошли мы и осмотрели костел. Он был мрачный, запущенный, но все в нем было на месте: раскрашенные, почернелые статуи, иконы, запрестольные украшения…

Посидели мы на скамье против главного алтаря, обменялись мыслями, послушали тишину… несколько раз мимо нас и под самым сводом черкали воздух летучие мыши…

Мы отправились обратно.

Денщиков наших близ окна видно не было. Мы покричали им, но никто не отзывался: как выяснилось потом, они сладко уснули в траве на солнышке. Выбраться, между тем, без помощи их из подземелья можно было, лишь подтащив и поставив друг на друга пару закрытых гробов; делать это не хотелось и мы принялись палить чем попало, наугад, во двор. Один из наших снарядов — ком земли — угодил в Карася и нас извлекли веревкой на свет Божий.

И как же оценили и поняли всю прелесть и красоту голубого неба, солнца и всякой травки, мы, вернувшиеся с того света!..

Лет двадцать спустя, возвращаясь в Петербург из круговой поездки по Польше, я остановился в Вильне: хотелось подышать воздухом Литвы, повидать старых друзей, посмотреть на милые места, так тесно связанные с моей молодостью…

Поплавы не изменились. Те же сады и частоколы встретили меня; домик Окушко совсем, по самые трубы, утонул в сирени; по-прежнему важно шумели над ним красные сосны. Но самой тетки в уютном домике уже не было — им владела незнакомая мне сестра ее. Дмитревский был на Дальнем Востоке, сестры его повыходили замуж и разахались по разным городам…

Кто возвращается после двадцатилетнего отсутствия, тому знакомых своих лучше всего искать на кладбище!

Прямо из Поплав, по полотну железной дороги, я прошел на тихое, лесистое кладбище, где под громадой-крестом из гранита покоится знаменитый Сырокомля; я еще офицером любил навещать его могилу с томом его стихов в кармане. До сих пор помню его —

«Эх, пойду я к дедам в гости,Им поклон отдам;Жбанчик меду на погостеВыпью, где лежат их кости,И поплачу там!..»

Могила названной тети отыскалась неподалеку от него. Положил я на нее последнюю дань свою — пучок нарванных мною же полевых цветов, посидел у невысокого холмика, укрывшего под зеленой шубой эту сердечную и приветливую женщину и через Острую Браму вернулся в город.

Там меня ждали жена и обе дочери: я хотел осмотреть с ними знаменитую когда-то «бывшую» коллегию отцов-иезуитов, а главное — подземелья ее, паутиной расходившиеся в разных направлениях под городом.

Описывать коллегию не стану; упомяну лишь, что несколько громадных комнат в ней были от стены к стене, вплотную заполнены уложенными прямо на пол, как кирпичи, всевозможными старинными книгами; высота этих штабелей доходила мне до плеч.

Это были библиотеки, взятые из монастырей и конфискованные у магнатов во время восстания. Пыль покрывала их на добрый вершок…

Спуск в подземелья должен был состояться в костеле.

Его заперли; несколько человек рабочих отодвинули справа за колоннами помост одного из алтарей, и открылось черное отверстие схода; вниз вела каменная лестница, — все было так же, как в костел над Поплавами.

Нас сопровождали ксендз и закристиан, несший зажженную керосиновую лампу; все мы запаслись свечами, рабочие взяли ломы.

— Давно уже сюда не ходили!.. — сказал словоохотливый ксендз. — Около полувека!

Он пояснил, что по их старинному плану подземелья идут в три яруса; по его словам, в дни восстания, по приказу Муравьева, в них был произведен обыск, затем они были замурованы: генералу донесли, будто бы в них скрываются повстанцы, а в гробах, наполняющих их, хранится оружие. Я переводил его слова своим спутницам.

Лестница свела нас в чрезвычайно широкий, длинный и очень высокий коридор; своды его опирались на два ряда кирпичных колонн.

Коридор был пуст; только в одном из углов, за колоннами, виднелся небольшой ряд гробов. Крышки на них не заколачивались, и мы приоткрыли некоторые и увидели иссохшиеся тела людей с сохранившимися волосами и платьями. Медные дощечки с надписями поведали нам имена умерших — все это была знать времен императора Александра I.

Дальше, через несколько шагов, на самой середине коридора мы нашли оброненную кем-то в давние годы черную епанчу. Гробов не было и следа.

Я спросил о причине этого у ксендза и тот пояснил, что по тому же приказу Муравьева все гробы были снесены в нижние подземелья, в силу чего верхний ярус оказался «очищенным». Ксендз как-то странно произнес это слово.

Громада-коридор уперся наконец в глухую стену; при свете лампы и свеч на поверхности ее сырым пятном явственно обрисовалось место заделки.

Рабочие быстро выбили ломами несколько рядов кирпичей и сунули в отверстие руки со свечами: за стеной, в полном беспорядке, почти под самый свод, были нагромождены друг на друга черные гробы.

Чтобы пройти дальше, надо было перелезать через набитую ими комнату; рабочие расширили пролом, и я со свечой в руке полез вверх по осклизлым крышкам и бокам гробов.

Комната оказалась обширной; мы добрались до противоположной стены и опять увидели заложенное кирпичами место.

Рабочие с трудом выломали в тесноте несколько слоев их, и мы протиснулись в отверстие. Перед нами уходил вглубь земли другой коридор, такой же пустынный и высокий; мне показалось, что широкая дорога его склоняется вниз.

Освещая свой путь, мы двинулись дальше. Скоро во мраке, впереди, выявилось что-то черное — не то осыпь, не то какой-то предмет; еще несколько шагов и мы различили человека, сидевшего в кресле. Одет он был в темную рясу; поникшую голову и лицо его закрывал капюшон.

Мы осветили его. Можно было поклясться, что перед нами в старинном кресле находится уснувший или глубоко задумавшийся человек; руки его были сложены по-обычному; на безымянном пальце одной блестело узкое золотое обручальное кольцо.

Дочь потрогала его; оно двигалось по иссохшему пальцу, но не снималось — мешало утолщение сустава. Что было вырезано внутри этого, загадочного для монаха, кольца, — осталось нам неизвестным.