Чарльз Вильямс - Канун дня всех святых Страница 38

— Понимаю. Да, наверное, ты прав. Но я все равно не позволю ему трогать Лестер… — говорить ему становилось все труднее. — Или покончу с собой, неожиданно заключил он.

Джонатан покачал головой.

— Мы ничего не знаем об этом, — мягко сказал он. — Ты никогда не будешь знать наверняка — увидишься ты там с ней или нет. И в любом случае, это грех.

— Подумаешь, грех! — раздраженно отмахнулся Ричард и смолк.

Джонатан собирался заметить, что если существуют души, то, пожалуй, есть смысл признать и существование грехов, но в последний момент решил промолчать.

Взгляд его упал на собственную картину с онасекомившимися душами, некоторое время он разглядывал ее, словно видел впервые, а потом резко произнес:

— Ричард, я не верю. Может, он и способен загипнотизировать этих несчастных, но Лестер ведь не из таких, правда же? Я не верю, что он сможет управлять ею, если только она сама ему не позволит, а я как-то не могу представить, чтоб она ему позволила. Насколько я помню, она не из тех женщин, которые любят, чтобы ими управляли?

Ричард перестал мерить шагами комнату. Слабая тень улыбки мелькнула у него на губах.

— Нет, — сказал он. — Хотел бы я посмотреть на мистера Саймона, если он только попробует управлять Лестер. И все же, — лицо его снова помрачнело, знаешь, самолета для кого угодно может оказаться многовато, а тогда у него есть шансы…

Они стояли рядом и смотрели на сплошные жесткокрылые спины. Эвелин Мерсер была одной из них, но не затерялась ли среди них и Лестер? Не эта ли участь предназначалась Бетти? Их женщины взывали к ним, каждая из своего заточения, они нуждались в помощи, их нужно было спасти. Коридор в железной скале открыт — не заманит ли он их благословенные головки?

Нет, эти царственные создания никогда не склонятся перед полоумным пророком. Но все-таки что же делать?

Агностицизм, которым Ричард так гордился, мгновенно исчез, стоило Эвелин выступить из стены. Ричард даже не вспомнил об этой потере. Джонатан начал подумывать о том, чтобы поискать священника. Однако история выглядела слишком дико, к тому же он не представлял, что тут может сделать священник. Ни один священник не сможет указывать Саймону, так же как не сможет изгнать бесов из Бетти или вернуть к жизни Лестер.

— Да будь оно проклято, — проворчал наконец Джонатан. — Не одну же эту картину я написал. Давай посмотрим вторую, ту, что не понравилась Саймону.

— Какой в этом толк? — вяло проговорил Ричард, но все-таки обошел мольберт вслед за другом. Он никак не мог избавиться от ощущения, что стоит один среди толпы насекомых. А вдруг и Лестер где-то и как-то тоже оказалась втянутой в их стаю — такое же трусливое, неразумное насекомое, только и отличающееся от остальных желанием держаться к нему поближе. Если так, если это вдруг станет так, тогда — конец любви, всему конец, и навеки. Да не бывать этому! Чтобы покончить с их прошлым, Саймону пришлось бы полностью изменить самую сущность ее природы. В обличье женщины, или насекомого, или жуткого гибрида женщины и насекомого — она все равно останется самой собой. Он знал это, так же как знал, что хочет быть с ней, несмотря ни на что, несмотря на весь ужас — если только выдержит!

Может быть, нужен какой-то договор с отцом Саймоном, может, он должен заменить Лестер там, где она оказалась? Ох и рассердилась бы она на него за это! Ему ли не знать — случись такое на самом деле, спор вышел бы не шуточный; гордость схлестнулась бы с гордостью, а любовь — с любовью. Пожалуй, нечестно было бы поступать так без ее ведом", но ведь если она узнает, вовек не согласится. Мысль промелькнула в сознании прежде, чем он успел осознать, о чем думает. Вот если бы он правда сделал это, то уже вряд ли смог бы о чем-нибудь думать, чудовищный метемпсихоз моментально овладеет им и исчезнет. Его уже просто не заметишь.

Ричард глядел прямо перед собой и медленно осознавал, что смотрит в глубины света. Мощное сияние второй картины изливалось на него с полотна. Странно, что он не ощущал его, когда смотрел в прошлый раз. Какая энергия! Он забыл Саймона и скопище его духовных жертв, он забыл Лестер, в сознании, как звездочки, вспыхивали отдельные ее черты — ладонь, лоб, глаза, губы. Раскрашенный холст стал центром Вселенной.

Здесь, в мастерской художника, лежал Город, разрушенный и возведенный заново, затопленный и восставший в новом великолепии. Не столько переживание красоты, сколько ощущение исследователя овладело Ричардом. Казалось, сделай шаг, и войдешь прямо в этот сияющий простор, а вокруг столпятся дома, разбегутся улицы. Даже булыжники на переднем плане расположились спокойно и гармонично: они не собирались в кучу, повинуясь, как жуки, внешнему побуждению, а хранили достоинство своего внутреннего лада. Множество деталей собралось в единство — формы и краски, камни, дома, собор, небо и невидимое солнце. Мир света, сам бывший всем и все в себе содержащий, накатил на него, приблизился вплотную. Эта картина двигалась вперед, а та, другая, уходила назад. Там полоумный хозяин и его спутники поглощались расстоянием, здесь Город сам поглощал расстояние. С перспективой на полотне все было в порядке, но ничто не рассыпалось, все оставалось в целостности, как будто дальние и ближние вещи пребывали одновременно в одной плоскости. Такова живопись.

Он глубоко вздохнул и тут же вспомнил одну из вчерашних фраз. Повернувшись к Джонатану, он сказал, по-прежнему не отрывая глаз от полотна:

— "Простое видение и ясное понимание"?

— Да, — отозвался Джонатан. — Могу поклясться, так оно и есть. Неудивительно, что Саймону не понравилось.

Ричард больше не мог смотреть на это сияние. Теперь он понимал картину даже лучше Джонатана. Во-первых, он не писал ее и потому мог смотреть непредвзято, а во-вторых, после встречи с Лестер он, сам того не подозревая, принял посвящение, приобщился к этому духовному миру. Он подошел к окну и поглядел вниз. Серый октябрьский денек ничем не напоминал сияющего света на полотне, но глазам Ричарда, все еще ослепленным блеском картины, скопление реальных серых домов показалось осиянным тем же нездешним светом. Это был их собственный, внутренний свет. На картине, лежащей за окном, солнце еще не встало, но все было проникнуто таким напряженным ожиданием, что если не появится обычное, знакомое солнце, то какое-то другое, еще более великое светило прорвется сквозь тучи, заполонившие настоящее небо. Мир за окном словно подшучивал над Ричардом, то обещая стать прообразом картины, то объявляя себя оригиналом, с которого она написана.

Он все еще смотрел в окно, когда сзади, в комнате, что-то звякнуло. Даже не успев повернуться, Ричард почувствовал, как пол под ним задрожал, а звяканье волной прокатилось по всей мастерской. Но вещи только чуть вздрогнули и сразу успокоились. Это продолжалось не долее мгновения, просто какое-то бесконечно малое колебание родилось глубоко в недрах земли и передалось всем ее обитателям. Ричарду показалось, что в небе словно дрогнули веки, облака на миг разошлись и сразу сомкнулись вновь. Он не заметил солнечного луча, но крыши и трубы домов сверкнули то ли отраженным светом, то ли сами по себе. За окном было все то же пасмурное утро, но Ричард воспрял сердцем. Он больше не сомневался в Лестер, потому что мелькнувший свет помог ощутить ее новую жизнь. Она жила — вот и все; и он, по милости Божией, тоже.