Сара Элфгрен - Круг Страница 4

Мину наливает в пиалу клубничного йогурта и садится напротив.

– И это весь твой завтрак? – спрашивает мама.

– Кто бы говорил, – отвечает Мину, но мама только улыбается в ответ.

– Йогурт, каша, бутерброд, йогурт, каша, бутерброд. Не надоело?

– А кофе пить не надоело?

– Когда-нибудь ты меня поймешь, – улыбается мама. И вдруг становится серьезной. – Ты плохо спала?

– Я видела ночью кошмар, – отвечает Мину.

Она рассказывает о своем сне и о том, как чувствовала себя, когда проснулась. Мама протягивает руку и щупает ее лоб. Мину отстраняется.

– Я не больна. Меня не знобило, температуры нет.

Мину знает, как быстро мама входит в роль врача. Ее голос становится другим: серьезным, профессиональным. Мимика и жесты делаются чужими. Такое случалось, даже когда Мину была маленькая. Папа ухаживал за ней, баловал конфетами и покупал комиксы, когда она болела. Мама вела себя как врач, ведущий прием пациентов.

Тогда это огорчало Мину. Повзрослев, она поняла, что все дело в защитной реакции – мама выходила из роли мамы и играла роль профессионала. Наверно, боялась, что родительское беспокойство, усиленное ее медицинскими знаниями, может выйти из-под контроля, стать неуправляемым.

– У тебя повышался пульс?

– Да. Но потом все прошло.

– Было тяжело дышать?

Мину кивает.

– Возможно, это был приступ панического страха.

– У меня не было никакого приступа панического страха.

– В этом нет ничего странного, Мину. Ты только что поступила в гимназию, в твоей жизни произошли серьезные изменения.

– Это не приступ панического страха. Это было связано с моим сном.

Звучит, конечно, странно, но ведь так оно и есть.

– Подавлять чувства опасно для здоровья, – говорит мама. – Рано или поздно они вырываются наружу. И чем глубже ты их пыталась загнать, тем сильнее будет выплеск.

– Ты переквалифицировалась из хирургов в психологи? – иронизирует Мину.

– Между прочим, когда-то я даже думала стать психиатром, – обиженно отвечает мать. Потом ее взгляд смягчается. – Я знаю, что подаю тебе не самый хороший пример.

– Перестань, мам!

– Нет, не перестану. Я всегда была типичной отличницей. И не хочу проецировать это на тебя.

– А ты и не проецируешь, – бормочет Мину.

– Скажи, если этот кошмар повторится. Обещаешь?

Мину кивает. Пусть мама иногда бывает чересчур назойливой, но Мину приятно, что мать за нее беспокоится. И что они, как правило, хорошо понимают друг друга.

О господи, какая тоска, думает Мину и глотает последнюю ложку йогурта. Мой лучший друг – моя мама.

Ванесса просыпается от запаха гари, который щекочет нос.

Она сбрасывает одеяло, подбегает к двери и распахивает ее.

В гостиной все тихо. Языки огня не лижут занавески. Из кухни не вырывается черное ядовитое облако дыма. На журнальном столике лежит коробка от пиццы и стоит несколько пивных бутылок. Овчарка Фрассе нежится в лучах солнца. Мама, Никке и младший брат Ванессы Мелвин уже сидят на кухне и завтракают. Обычное утро в доме 17А – улица Тёрнрусвэген, пятый этаж, первая дверь направо от лифта.

Ванесса трясет головой и понимает: запах исходит от нее самой. Гарью пахнут ее волосы. Как в тот день, когда она, маленькая, ходила на Ульсоновский холм, смотреть, как разжигают костры в честь прихода весны.

Она проходит через гостиную в кухню, где Мелвин играет, как будто две ложки танцуют друг с другом на столе. Иногда он бывает ужасно милый. Даже не верится, что он на пятьдесят процентов состоит из генов Никке.

Ванесса бросает ночную рубашку на пол в ванной и включает душ. Труба кашляет и выплевывает струю ледяной воды. С тех пор как Никке собственноручно заменил несколько труб и установил новый смеситель, душ ведет себя совершенно непредсказуемо. Мама пыталась протестовать, но все, как обычно, кончилось тем, что Никке сделал по-своему.

Каким-то чудом Ванессе удалось установить нормальную температуру. Она вымыла голову маминым шампунем, который сладко пах чем-то похожим на кокос. Но мистический запах гари не смывался. Ванесса плеснула на волосы еще пригоршню шампуня и вымыла голову второй раз.

Завернувшись в банный халат, она вернулась в свою комнату и включила радио. На фоне истеричных рекламных голосов все, происходящее в ее жизни, показалось ей более или менее нормальным. Ванесса подняла жалюзи и улыбнулась. Сегодня можно одеться полегче. Скорее на улицу, к солнцу.

– А ну сделай радио потише! – заорал из кухни Никке «полицейским» голосом.

Ванесса притворилась, что не слышит.

«Я не виновата, что у тебя похмелье», – думает она, проводя роликом дезодоранта под мышками.

Она одевается, берет косметичку и идет к большому зеркалу, стоящему возле стены.

В зеркале ее нет.

Ванесса пристально вглядывается в пустое зеркало. Поднимает руку перед собой – ну вот же она, ее рука. Снова смотрит в зеркало – там ничего нет.

Спустя минуту Ванесса понимает, что еще спит.

Она улыбается. Если знаешь, что спишь, то можно попытаться управлять своим сном.

Отложив косметичку, она идет на кухню.

– Привет, – говорит она.

Никто не отвечает. Она действительно невидима. Никке полуспит, облокотившись на руку. От него пахнет вчерашним пивом. Мама с усталым видом жует бутерброд с ветчиной, листая каталог какого-то ювелирного магазина. Только Мелвин оборачивается, как будто что-то услышал, но он определенно не видит ее.

Ванесса встает рядом с Никке.

– Что, похмелье, да? – шепчет она ему на ухо.

Никакой реакции. Ванесса хихикает. Ей стало очень весело.

– Знаешь, как я тебя ненавижу? – говорит она Никке. – Ты дурак и лузер, хоть сам об этом даже не подозреваешь. Знаешь, что в тебе самое противное? То, что ты считаешь себя таким крутым.

Вдруг ее ладони касается что-то мокрое и шершавое. Ванесса опускает глаза и видит Фрассе, который лижет ей руку.

– Что Флассе делает? – спрашивает Мелвин своим тонким голоском.

Мама смотрит на пса.

– А бог его знает, – говорит она. – Может, мух ловит или еще что.

– Щас я приду и выкину твое долбаное радио! – кричит Никке в сторону комнаты Ванессы.

Ванесса усмехается и осматривает кухню. У раковины стоит любимая чашка Никке, синяя, со знаком сотрудников американской полиции и белыми буквами NYPD[2]. Никке служит в полиции Энгельсфорса, а воображает себя нью-йоркским полицейским.

Ванесса размашисто сметает чашку на пол. Та с веселым звуком разбивается на две половинки. Мелвин вздрагивает и начинает плакать, от этого Ванессе сразу становится не по себе.

– Какого черта! – кричит Никке и вскакивает со стула, стул падает.

– А ругать-то некого! – торжествующе говорит Ванесса.