Говард Лавкрафт - Локон Медузы Страница 4

Я предполагаю, что она считала его баснословно богатым, поскольку в нем ощущался дух патриция, а люди определенного сорта думают, что вся американские аристократы очень обеспечены. В любом случае, она, вероятно, видела для себя редкую возможность заключить легальный брак с действительно подходящим молодым человеком. Со временем мое волнение выразилось в открытых рекомендациях Дени, но было слишком поздно. Юноша официально женился на ней и написал мне о том, что он бросил свои занятия и намерен привезти жену в Берег реки. Он сказал, что она принесла большую жертву, отказавшись от руководства магического культа, и впредь она будет просто обычной леди – будущей хозяйкой Берега реки, продолжательницей рода де Рюсси.

Итак, сэр, я поступил наилучшим образом, какой только смог придумать. Я знал, что сложные европейские законы существенно отличаются от наших старых правил – и, во всяком случае, я действительно не знал ничего компрометирующего относительно этой женщины. Шарлатанка, возможно, но зачем же обязательно предполагать худшее? Уверен, в те дни я старался быть настолько гостеприимным, насколько это возможно, для блага моего сына. Очевидно, для здравомыслящего человека не оставалось ничего иного, кроме как оставить Дени в покое на то время, пока его жена не приспособится к обычаям де Рюсси. Надо было дать ей шанс улучшить себя, – возможно, она бы не причинила вреда нашему семейству, как опасались некоторые люди. Поэтому я перестал возражать и просить Дени одуматься. Дело было сделано, и я приготовился к возвращению сына, кого бы он с собой ни привез.

Они приехали сюда через три недели после телеграммы, сообщившей о заключении брака. Марселин была красива, было невозможно отрицать это, и я понял, отчего юноша потерял рядом с ней голову. В ней ощущалась породистость, но мне кажется, что хорошая кровь в ней подверглась когда-то некоторым нарушениям. Ей было немногим более двадцати; среднего роста, довольно тонкого и изящного телосложения – я бы даже сказал, в ее фигуре, осанке и пластике было нечто тигриное. Темно-оливковый цвет кожи напоминал старую слоновую кость, а ее большие глаза были очень темными. Черты ее лица были мелкими и классически правильными, хотя и не столь совершенными, чтобы отвечать моему вкусу, – и вдобавок у нее были косички самых необычных черных волос, которые я когда-либо видел.

Я не долго ломал голову над тем, почему она включила тему волос в свой мистический культ, поскольку, должно быть, с такой уникальной роскошной шевелюрой эта идея пришла к ней естественным образом. Смотанные в локоны, они придавали ей облик какой-нибудь восточной принцессы в рисунках Обри Бердсли. Свисая с ее затылка, они опускались значительно ниже колен и сияли на свету, как будто обладали некоей собственной самостоятельной и весьма сомнительной жизнью. Меня и без того, чтобы придерживаться какого-то культа, после таких наблюдений посещали мысли о Медузе или Беренике.

Иногда мне казалось, что эти волосы слегка двигались сами по себе и стремились упорядочиться в виде отчетливых связок или прядей, но возможно, это было иллюзией. Она постоянно заплетала волосы и, вроде бы, имела в этом какой-то особый навык. Как-то раз у меня возникло впечатление – странное, причудливое впечатление – того, что волосы были живым существом, о котором она должна была заботиться очень необычным способом. Это впечатление, конечно, ерунда, – но оно усилило мое предубеждение относительно ее самой и особенно ее волос.

Вынужден признаться, что я потерпел неудачу в попытках полюбить ее, независимо от того, насколько упорно я пытался. Не знаю, в чем конкретно крылась проблема, но так или иначе, я ничего не мог поделать с этим. В ней незаметно присутствовало нечто, что отталкивало меня, и я не мог справиться с возникающими у меня болезненными и жуткими ассоциациями. Ее вид вызывал мысли о Вавилоне, Атлантиде и Лемурии, об ужасных забытых силах старых миров; ее глаза порой казались мне глазами какой-то безобразной лесной твари или животной богини, слишком древней, чтобы принадлежать человечеству; а ее волосы – эти плотные, экзотически разросшиеся локоны маслянисто-черного цвета – вызывали такую же дрожь, как большой черный питон. Без сомнения, она поняла мою скрытую неприязнь, хотя я старался не показывать ее; а она, в свою очередь, пыталась утаить тот факт, что заметила это.

Однако безумное увлечение моего сына продолжалось. Он положительно пресмыкался перед ней, проявляя все обыкновенные признаки любви в вызывающей отвращение степени. Она, казалось, отвечала ему чувством, хотя я подозревал, что ей требуется сознательное усилие, чтобы подражать его энтузиазму и неумеренности. Кстати, я думаю, что ее смущало то обстоятельство, что ей приходится привыкать к тому, что мы не были столь богаты, как она ожидала.

Меня не покидала уверенность в том, что их брак был плохим делом. Позже между мной и супружеской парой возникли мрачные затаенные чувства. Дени был загипнотизирован щенячьей любовью и начал отдаляться от меня, чувствуя мое отвращение к своей жене. Это происходило в течение нескольких месяцев, и я понимал, что теряю единственного сына – юношу, который являлся центром всех моих мыслей и действий в последние двадцать пять лет. Откровенно признаюсь, мне было очень больно от этого, – а какому отцу не было бы больно? Однако я ничего не мог исправить.

Марселин, казалось, была достаточно хорошей женой в первые месяцы, и наши друзья приняли ее безо всяких сомнений и уклонений. Я, тем не менее, по-прежнему тревожился из-за того, что некоторые из молодых парижских приятелей Дени сообщили своим родственникам, вследствие чего новость о браке широко распространилась. Несмотря на любовь этой женщины к таинственности, их супружество могло долго оставаться скрытым, хотя Дени, только обосновавшись с ней в Береге реки, сугубо конфиденциально написал лишь нескольким самым близким друзьям.

Мое одиночество в своей комнате все усиливалось, что я оправдывал ухудшающимся здоровьем. Как раз в то время начал развиваться мой теперешний спинной неврит, который делал это оправдание весьма убедительным. Дени, казалось, не замечал моих трудностей, не проявлял никакого интереса ко мне, моим привычкам и делам; и мне причиняло страдание созерцание того, насколько бессердечным он стал. У меня появилась бессонница, и ночью я часто ломал голову над тем, что же делало мою невестку столь отталкивающей и даже отвратительной в моих глазах. Несомненно, причина крылась не в ее старых мистических бреднях, поскольку она оставила их в прошлом и никогда не упоминала о них хотя бы раз. Она даже не обращалась к рисованию, хотя когда-то увлекалась искусством.