Юрий Петухов - Воскресший, или Полтора года в аду Страница 4

Примечание консультанта. Субъективные ощущения после тяжелейшей травмы могут носить самые причудливые оттенки. Что же касается объективных данных, следует признать, что по величине и вздутию шрама-рубца на голове нашего посетителя можно с большой долей уверенности утверждать — ранение было очень глубоким, проникающим. Осколки черепной кости местами проглядывали сквозь рубец, выпирали наружу. Ширина рубца составляла не менее четырех с половиной сантиметров, длина — около одиннадцати. Следует напомнить, что зафиксированы случаи, когда люди выживали и после более тяжелых черепно-мозговых травм и, в частности, в начале нашего века жил освидетельствованный человек с обломком лома в голове — этот случай также неоднократно описывался.

Никакой ваты и прочей мерзости в моей голове не было, только дыра, только что-то теплое, мягкое, упругое. И опять мелькнула мыслишка навязчивая: значит, жив! значит, выкарабкался! Пусть со стороны это покажется нелепым, но я не верил в свою смерть! Не хотел верить, и все тут!

В те минуты я и думать не желал: кто меня закопал? когда? где? что с теми двоими гадами? что с бабой в красном? Мне все эти мелочи казались настолько ненужными, что — плюнуть и растереть. О другом мысли были: дескать, вот она, душа моя, душонка, выползает из трупа, выскользнула, значит, есть она и у меня! значит, не насовсем сгинул! Было даже радостно как-то. Радостно и боязно! Ведь сам-то я, тело мое бездыханное, труп, лежал в гробу — а такая картина не каждому понравится! И никаких «туннелей»! Никаких «коридоров»! Мне казалось, что вот-вот меня вынесет наверх сквозь толщу земли, что я опять окажусь среди живых. Что там сейчас наверху, ночь или день? Ничего-то я не знал. Я чувствовал себя всемогущим, необычайно легким — будто шариком воздушным. Ну и рванул было туда. Как бы не так! Словно свинцовая плита навалилась, пригнула, прижала. И ни единый змеящийся лучик сквозь нее не пробился. А Голос вдруг так зазвучал на одной высокой ноте — как циркулярную пилу возле самого уха, да что там уха, прямо в башке, завели, врубили на полную мощь! Я оторопел даже, растерялся… Это сейчас, вспоминаю, хорохорюсь, прикидываю — и так, и эдак. А тогда не было вовсе ни растерянности, ни собранности, жуть была. Но свет-то прет, лезет прямо из меня. А может, это я сам и был этим светом — там трудно было разобраться. Только повело вдруг в сторону, быстро, словно в воде плыл — сквозь все эти кости полусгнившие, доски трухлявые, далеко от своего гроба. А потом — вверх! И снова плита свинцовая. Не пускает! Я в другую сторону, подальше — за ограду кладбищенскую, через коренья, прутья, кирпич битый… и вверх! Не тут-то было. Метался как бешеный, рвался, суетился, все хотел выскочить, выбраться. А потом понял — не выйдет. Дорога одна вниз! Вот когда надавило по-настоящему, вот когда прижало.

Никогда в жизни я не ругался столь остервенело! Меня просто выворачивало наизнанку. Я проклинал все на свете, не понимая, за что мне выпала такая жуткая участь?! Пускай сейчас обо мне скажут, дескать, тупой, бестолочь, все, дескать, сразу было понятно. Я презираю этих умников! Их бы загнать в могилу! Их бы придавить свинцовой плитой! Хотя… я не знал, свинцовая она или нет. Это уже потом, спустя год, я сам себя представил безмозглой рыбиной, которая зимой бьется в нарост льда над собою, пытается выскочить наружу. А тогда я ни черта не представлял. Я бился башкой, всем телом о невидимую преграду, рвался на свет. И я не чувствовал боли, как будто башка была не моей или деревянной. В этой проклятой плите не было ни дырочки, ни просвета. А стоило чуть податься в сторону, я тут же опять натыкался на кости, черепа, раза два или три вляпывался в такую трупную гниль, что меня выворачивать начинало! Я забывал, что сам дохляк! Что меня нету! Сунулся было еще дальше за кладбищенскую ограду. И опять уткнулся в невидимую стену. Полз вдоль нее несколько часов подряд, все думал: вот-вот кончится проклятущий барьер. Черта с два! Выдохся до последнего изнеможения. Сам себе не верил: раз покойник, значит, усталости и всякого такого прочего быть не должно. Ан нет, тело бесчувственное, один свет, даже видимости тела нет, а усталость есть. Может, это было от нервов, пускай специалисты разбираются, мне все равно, да и какие нервы у трупа?!

Примечание консультанта. Не следует принимать всерьез субъективные ощущения, они могут быть обманчивы. Как пишет известнейший исследователь загробной жизни Раймонд Моуди в своем труде «Жизнь после смерти»: «… находясь в своем физическом теле, мы имеем много путей, чтобы установить, где именно находится в пространстве наше тело и его отдельные части и движутся ли они. Кинестезия является нашим чувством движения или напряжения наших сухожилий, мускулов, суставов. По сообщениям некоторых людей, они во время пребывания в духовном теле осознавали, что лишены ощущения веса, движения и расположения в пространстве. Среди слов и выражений, использовавшихся разными людьми для пояснения своего состояния, были такие: туман, облако, подобие дыхания, пар, нечто прозрачное, цветное облако, сгусток энергии и т. д.» У нас нет оснований не доверять исследователю, изучавшему более сотни пациентов, пребывавших в состоянии клинической смерти и оживленных на грани необратимости. Современная наука считает, что после смерти человек не может испытывать усталости и прочих субъективных ощущений. И потому мы оставляем все вышеизложенное на совести автора записок. Вместе с тем следует отметить, что если не «нервы», то хотя бы какое-то подобие рецепторов у пребывающих в загробном мире все-таки есть, иначе бы они не смогли вообще ощущать что-либо.

Мне некуда было деваться, и я вернулся к своему разбитому гробу. Собственное бездыханное тело, этот жалкий труп с расколотой башкой вызвал у меня истерический хохот. Я хохотал словно безумец — без всякой причины, взахлеб, сотрясаясь и обливаясь невидимыми слезами. Потом все оборвалось, столь же резко, как накатило. Я набросился на гроб, на тело. Я хотел все разломать, разорвать, раскидать… Но мои руки проходили сквозь доски, сквозь мясо и кости. Я ничего не мог поделать. И от бессилия мне становилось в сто крат хуже. Это был идиотизм высшей марки. Вот он я — лежу дохляком, вот он — мой труп! И сам же я бьюсь в истерике рядом. Поневоле решишь, что спятил, что раздвоение в мозгах наступило — я ведь слыхал, так бывает у чокнутых и алкашей. Может, и я такой? Нет! Я четко помнил, как он мне по башке врезал топором — вон она, рана. Я снова попытался запустить ладонь в дыру в черепе, но на полдороге остановил руку. Кто-то следил за мною, я это сразу почувствовал. И обернулся. Я позабыл, что не надо оборачиваться, что видно во все стороны и без того. Но обернулся, по старой привычке. И вот тут-то понял: видно, да не всё! Я столкнулся взглядом с кем-то. Даже не понял с кем. Но таких глаз там, наверху, я не видел. Эти глаза прожгли меня насквозь, просверлили… и пропали. И снова внутри меня зазвучал страшный Голос, снова будто полыхнуло горящим светом и завизжала циркулярная пила, И тут я почувствовал, что плита, та самая, что была сверху, опускается. Она стала вдруг давить, вжимать меня в полупрозрачную землю. Но я не хотел вниз! Я хотел наверх!