Нелла Тихомир - Призрак гнева Страница 4

— Ха! — воскликнул юноша. — Не беспокойся, еще как скажу, разбойник! Вор с большой дороги. Думаешь, не знаю, чем ты промышляешь? Знаю, и все знают! Вся округа знает, что Торгрим Железный Лоб — разбойник. Ну, скажи, скажи, что я вру. Не можешь, потому что это правда, и ты…

Торгрим ударил юношу в лицо с такой силой, что тот рухнул на колени. Старший пленник бросился на конунга, попытался сбить с ног, но не успел: на нем повисли четверо дружинников. Минуту они боролись, сопя от напряжения, потом, пересилив, воины оттащили старшего прочь.

— Клянусь Асгардом и Великими его, — выговорил конунг. Синяя жила набухла на виске, а ноздри раздувались. — Вы мне заплатите за хамство, чужеземные вонючки. Я подобного от всякой падали терпеть не намерен.

Конунг схватил юношу за длинные черные волосы и намотал их на кулак. Тот был весь в крови. Голова запрокинулась.

— Чего ж теперь молчишь? — бросил Торгрим. — Ты ведь у нас смелый. Или говорить разучился?

Губы юноши дрогнули и разомкнулись.

— Сдохни… грязный пес, — выдавил он. — Я… тебя не боюсь.

Конунг ткнул его в губы рукоятью меча, и тот тихо застонал.

— Не боишься, да? Не боишься? Ну, ничего, это мы исправим, и очень быстро, — конунг занес над ним сияющую полосу клинка.

— Нет! — старший рванулся в руках у воинов. — Не трогай его!

Он толкнул дружинника, чудом не сбив с ног. Стражи навалились, удерживая пленника на месте.

Конунг даже не повернулся в его сторону, только приказал:

— Утихомирьте этого.

После короткой, но ожесточенной борьбы воины повалили старшего на колени. Обухом секиры дружинник ударил его по затылку, и тот со стоном втянул воздух. Сквозь кровавую пелену увидал, как конунг вскинул меч.

Сейчас ударит.

Грохнула входная дверь, пламя светильников испуганно рванулось, зашуршало, как разорванная ткань, от внезапного порыва ветра с улицы. Громкий топот, возгласы и богатырский смех заглушили шум урагана.

— Эй, кто там! — крикнул голос. — Лошадей примите!

Растолкав людей локтями, к очагу протиснулся парень, высокий, красивый и светловолосый. Его сопровождали несколько ярлов, таких же молодых, раскрасневшихся от мороза и быстрой скачки. Все они были вооружены, в плащах, сплошь забитых снегом.

Обозрев открывшуюся картину, светловолосый юноша поднял бровь.

— Веселитесь? — осведомился он. — Извини, если помешал вершить правосудие, папаша. Ни фига себе, кровищи сколько… Деловой ты человек, я погляжу. Ну, ладно, мы мешать не будем, только давай того, побыстрее закругляйся, а то мы жрать хотим.

Конунг опустил меч.

— Где ты шлялся? — с угрозой бросил он.

В голубых глазах юноши вспыхнули ледяные огоньки. Усмехнувшись, он ответил:

— Да ведь я же не грудной, не вчера от сиськи отнятый. Где хочу, там и хожу, тебе какое, на хрен, дело?

Железный Лоб выпустил волосы пленника, и тот безвольно осел на пол.

— Пока что конунг здесь я, — заявил он. — И мне есть дело.

— Скаж-жите! — юноша усмехнулся, откидывая плащ. Тускло блеснул витой золотой обруч у него на шее. Конунг побагровел.

— Опять грабили? — спросил он, сдерживая голос, готовый сорваться в крик. — Грабили, да? Откуда это? Вчера этого на тебе не было!

— Знакомый подарил, — ответил юноша. Среди его приятелей послышались смешки.

— Чего ржете, недоумки! — рявкнул конунг. — Разбойники, кретины проклятые, через вас все напасти на мою голову! Краснобородый и Синий Нос из-за вас, ублюдков, зубы точат на меня! А с кем я против них воевать пойду? Неужто с тобой, щенок, или с шайкой твоих змеенышей? Выродки шакальи! Ну, чего, чего ты зубы скалишь? Бараны безмозглые! А все ты! Надо было тебя тоже после рождения на мороз выбросить, чтоб там и сдох!

Улыбка сбежала у юноши с лица.

— Так чего ж не выбросил? — выговорил он. — Чего не выбросил? Я ведь всю жизнь тебе мешаю. Мы все тебе мешаем, одна эта твоя сука только не мешает. Ну, и оставил бы ее, а нас бы выбросил. Все лучше, чем вместе с тобой в твоем дерьме копошиться.

Конунг влепил сыну оплеуху, и тот пошатнулся. Побледнел, и губы дернулись.

— Не дерзи мне, щенок, — тяжело дыша, уронил Торгрим. — Никогда мне не дерзи, слышишь? Не то я тебя… я тебя…

— Что — ты меня? — спросил сын. — Чего ты угрожаешь? Чего ты вообще можешь? Убить меня? Ну, давай. Давай, попробуй! Ты этого давно хотел! Посмотрим, кто ловчее, давай!

Юноша выхватил меч. Кто-то из приятелей пытался помешать, но юноша с силой оттолкнул его прочь. Ноздри конунга раздулись, глаза по-бычьи налились кровью. Казалось, еще мгновение, и конунг бросится на сына. Затаив дыхание, зрители ждали свалки — однако дальше ничего не произошло.

Конунг отвернулся и позвал:

— Эй, Сигурд!

— Чего, родич?

— Ты это, вот что, — конунг не смотрел по сторонам. Пальцы все еще сжимали рукоять меча. — Как буря утихнет, пошли кого-нибудь за Воронью Речку, туда, где третьего дня людишки копошились. Пускай разведают, кто да почему. Опасаюсь, как бы Синий Нос… ну, да ты понимаешь.

— Сделаем.

Конунгов сын вбросил меч в ножны, на губы вернулась прежняя усмешка. Конунг, казалось, забыл о его существовании. Опустившись в кресло, сурово проговорил:

— Ну, ладно. Уж скоро ночь на дворе. Эй, Кнуд, где ты там, собака?

Молодой темноволосый раб ступил вперед:

— Здесь, хозяин.

— Давай, погоняй людишек, все давно уж жрать хотят.

— Слушаю, хозяин, — поклонившись, раб нырнул в толпу. Конунг обвел зрителей холодным взглядом.

— Расходитесь, — буркнул он. — Представление окончено. Идите, делом займитесь, ишь, выстроились тут.

— Слышь, Торгрим, — окликнул Сигурд. — Ну, а с этими чего делать будем? Он ткнул пальцем в пленников. Младший сидел на полу, слипшиеся от крови волосы свисали, закрывая лицо.

— Этих в холодную. После разберемся.

Глава 3

За ужином почти не разговаривали.

Буря по-прежнему бушевала снаружи. Домочадцы конунга сидели у длинного соснового стола. Угрюмый свет напольных ламп едва справлялся с темнотой, из-за полумрака и позднего часа у людей слипались глаза, и некоторые уже вовсю клевали носом.

Во главе стола конунг совещался с Сигурдом. Отрезая куски мяса, ярл запихивал их в рот. На нарах у стены устроилась старшая конунгова дочь. Положив подбородок на ладонь, она сонно ковыряла ножом в тарелке, пламя жировых плошек отбрасывало причудливые блики на ее прекрасное лицо с правильными и тонкими чертами. Распущенные волосы, стекая на спину, покрывали девушку, как драгоценный золотой плащ. Молоденькая рабыня расчесывала их костяной узорчатой гребенкой.