Генри Олди - Вампиры. Путь проклятых Страница 4

Так же добросовестно все передаваемое из дома мясо скармливалось берийскому волкодаву Чарме, весьма довольному таким оборотом дела; в отличие от меня, чей впалый живот набивался исключительно гнусной безвкусной зеленью; и столь же добросовестно, два раза в день — на восходе и на закате — седой знахарь ходил обнимать дерево. Он выбирал один и тот же ствол могучего, обугленного молнией бука, возле которого и застывал надолго, приседая на полусогнутых ногах и охватив ладонями коричневый торс лесного патриарха на уровне груди. Веки опускались на выцветшие глазки, Чарма ложился поодаль, рыча на меня и наглых голубей, появлявшихся вблизи его драгоценного повелителя, и тишина спускалась в окрестностях потрепанной лачуги, пользовавшейся у местных жителей дурной славой.

Подталкиваемый любопытством, я иногда пытался подкрасться к Джессике, но выражение Чарминой морды живо охлаждало мой пыл; а когда берийский зверюга прикончил пятнистого горного пардуса и, изорванный, но гордый, отлеживался на задворках — я вновь приблизился к старику, обнимавшему дерево — и очнулся ярдах в трех от бука; вот до сих пор и не знаю, что меня отшвырнуло — незаметный толчок знахаря или сук возмущенного дерева…

Из чувства самолюбия, или противоречия, я выбрал себе ствол поменьше, с узорчатой бархатистой листвой, и, обхватив его, застывал в надежде представить таинственные ощущения старого Джессики; но ободрав о кору голый живот и отвлеченный жужжанием мухи, я разочарованно сопел и отваливал от ствола, высунувшего язык Чармы и близкого к тому же Джессики.

Спустя некоторое время старик разжимал руки, отпуская свое дерево. И брал палку.

— Би, а что бы делал ты, если бы тебя били палкой?

Мы сидели на холме, лениво поглядывая на сельских валухов, поставленных под командование моего приятеля. Надо заметить, что за последнее время веселый Би потерял изрядную толику своего жизнелюбия, погрустнел и никогда больше не пытался заглянуть под мой рукав. Кроме того, он стал раздражителен, и в поведении его стала сквозить усталость и знание чего-то личного, тайного и последнего. Редко мог я, сбегая от заснувшего знахаря, перебравшего домашних целительных настоек, — редко мог я видеть белозубую улыбку веселого Би, и даже зубы его, казалось, похудели и вытянулись.

— Наверное, я дал бы сдачи, — Би задумчиво почесал босую пятку.

Я представил себя, дающего сдачи старому Джессике, и Би обиделся на мое хихиканье, и долго пришлось уговаривать его высказать новый итог размышлений на заданную тему.

— Я бы уворачивался, — наконец протянул он и лег навзничь.

— В конце концов, маленькая Биарра тоже лупила меня игрушечными граблями, и что я мог сделать? Только уворачиваться…

— Какая еще Биарра?

— Сестра моя. Младшая…

Я покрутил пальцем у виска.

— Би, тебе солнце напекло, да? У тебя нет сестры, да еще младшей!.. У тебя есть брат, старший, которого за уши не оттащишь от его верховых свиней, ну, отец, мать там… А сестры нет. Может, двоюродная?

В ленивой позе Би появилась какая-то настороженность, но голос остался прежним — ломким и тихим.

— Ну, нет… Чего ты прицепился? Конечно, нет. И не было…

Показного равнодушия явно не хватало, чтобы полностью скрыть напряженное желание утопить вспыхнувшую тему в трясине уступчивых слов. Я привстал, заглядывая под козырек его травяной шляпы, — и плотная стена пыли за холмами отвлекла мое внимание. Би поднялся, молча стал рядом, и мы вгляделись в движение серого занавеса.

Металл блестел в пыли, кожа лоснилась от пота, золото сбруи и хищный оскал кошек на налобниках… высокие шлемы, металл, кожа и хищность, и много еще всякого в пыли, и она свернула к селению. Би засуетился и уже откровенно стал меня выпроваживать; мы пожали друг другу руки, в голове моей мелькнула странная мысль, мелькнула и исчезла, и, ловя ее пушистый ускользающий хвост, я погрузился в кустарник.

Спустившись, я обернулся: крохотная фигурка некогда веселого пастуха семенила к темнеющему вечерними провалами лесу, и одинокий всадник, вырвавшийся из пыли, все гнал и гнал оступающегося коня на крутой склон холма. И, убегая от греха подальше, я догнал наконец удравшую мысль, но беглянка не внесла ясности в сегодняшний сумбур.

Какая уж тут ясность, если исцарапанная и загорелая рука Би, открывшаяся по локоть в прощальном рукопожатии, была покрыта пятью — нет, все же четырьмя браслетами!.. Ну не мог же даже самый отчаянный мальчишка за такой короткий срок уйти в темноту еще два раза? Не мог. Но смог. Что же дважды забирало жизнь у веселого Би, и забрало его веселье — подарив раздражительность, угрюмость и мифическую младшую сестру с ее дурацкими граблями…

Я не знал ответа и, конечно же, не ожидал его от обнимающего дерево Джессики.

Я не знал ответа — и тихо встал рядом, обхватив второй ствол. Впечатления скакали в голове, пыль засасывала бегущего Би, острые грабли впивались мне в шею, отворяя редкие капли крови — плевать мне было на дерево, и на знахаря, и на все его ощущения; ствол казался родным, теплым, тепло стекало по туловищу в ноги, сгибая их и разворачивая коленями вовнутрь, голова опустела, и в округлившемся животе зашевелился первый росток неведомого…

Треск удара кизиловой палки отбросил меня от шероховатостей коры. Я сидел на корточках, изогнувшись сумасшедшим кустом, змеей в кустах, птицей на ветках, и палка старого Джессики врезалась в ствол как раз в том месте, где за мгновение до того был мой затылок.

— Что ты делал бы, Би?…

— Я бы уворачивался.

Я увернулся! Посох вновь поднялся надо мной, но левое предплечье скользяще приняло косой удар, и внутренне я уже ликовал в предчувствии… Как же!.. Проклятый Джессика неуловимым жестом перекинул посох в другую руку, и я увидел его глаза, когда острый конец бережно и заботливо ткнул меня в открывшийся бок. Радость сияла в выцветших глазах, удовлетворение, сумасшедшая радость и искреннее удовлетворение — от промаха!

На следующем восходе Чарма охранял двух идиотов, обнимавших деревья.

Старый Джессика бил меня палкой — я уворачивался. Он бил — я уворачивался. Он бил — я…

Нечет

— …Ларри, я по возвращении засуну твой раздвоенный язык в гарнизонный нужник! Повторить?

— Да ну, Муад, кончай греметь зубами… Мало ли кто померещился тебе на этом земляном прыще! И даже если там и торчал вонючий сопливый пастушонок — почем ты знаешь, что это наш?!

— Ты Устав читал, трепач драный?! «Жениха и невесту, и мужа с женой, и всех близких Не-Живущему по крови — дабы лишенный пищи Враг, источник бедствий людских, ввергнут был в Бездну Голодных глаз.» Ввергнут был, уяснил?! Повторить?