Дмитрий Суслин - В ночь полной луны Страница 4

— Посмотрим, дед, — ответил Силантий и крепкими, широкими шагами направился к ржавому умывальнику, висевшему на столбике.

Умывшись и утерев лицо висевшим тут же чистым рядном, Силантий вовсе повеселел. Рядом на тонких ножках ковылял Петрович и всё пытался завязать разговор.

— А что, — спрашивал он, — ты и в самом деле через мертвый лес ездил нонче?

— Кто тебе это сказал, старик? — насторожился Силантий.

— Дак ить Сёмушка, бес его, прости меня, Господи, задери, и рассказал.

— Так вот, правда это иль нет, пусть он тебе и скажет, — отрезал Силантий.

— Не сердись на меня, Силантий, — обиделся самый старый работник бригады. — От Сёмки разве правду узнаешь? Он ведь соврет, недорого возьмет.

— Не соврал он тебе, дед, — усмехнулся Силантий, — только спал он всю дорогу, напился в стельку и заснул, как ребенок в люльке.

— Так правильно и поступил, Сёмка-то, — сказал Петрович и оглянулся на возчиков, — чтоб через этот лес ехать, надо хоть чарочку, а пригубить, в том смысле, помянуть, значит…

— Это кого же помянуть? — Силантий впился в старика строгим, вдруг ставшим стальным взглядом.

— Ну, Топорков, ты даешь! — зашумели столпившиеся вокруг возчики.

Силантий, фамилия которого и была Топорков, оглянулся и, сплюнув под ноги, произнес:

— Что за проблема, мужики?

— Спор между нами вышел, — сказал один, — тут Иудушка нам натрепал, что ты через тот Черный лес тверезый ехал, а нас что-то сомнение берет.

— Скажи нам, придумывает Сёмка или впрямь так было?

— Эх, мужики, да прав Семён, прав! — И Силантий всё им рассказал.

До вечера только об этом и говорили. Больше всех сокрушался Петрович:

— Выпить надо было, выпить, — причитал он, — кто, помянувши в лес-то въедет, того барышня и не трогает.

— Кабы знать, — угрюмо ухмыльнулся. Силантий, — Сёмка-то выпил всё один, ни капли не дал.

— Постой-ка, — сказал Петрович, — а где он взял выпивку?

Этот вопрос возбудил особое внимание окружающих. Так как Силантий Топорков лишь неопределенно пожал плечами, вокруг сразу же стали возникать разные домыслы, откуда пропивший всё до последнего Иуда сумел среди ночи в глухом лесу достать магарыч? Постепенно спор стал переходить в шумный мужицкий балаган, который, как известно, к истине привести не мог. Как назло, сам виновник спора куда-то делся, и никто не мог точно сказать, куда именно. Да и вряд ли такой человек, каким был Сёмка по прозвищу Иуда, сказал бы товарищам правду, набрехал бы с три короба. Поэтому возчикам пришлось самим решать эту сложную задачу. Были сделаны самые различные и нелепые предположения, вплоть до того, что у Сёмки в подводе спрятан личный, быстродействующий самогонный аппарат. Один из возчиков даже клялся, что собственными глазами видел, как Сёмка однажды ночью делал чистый, будто слеза, жизненно необходимый напиток, каким являлся для всей мужицкой России самогон. Однако все знали, что этот возчик был порядочный врун, и потому никто ему не поверил, тем более что Силантий клятвенно заверил присутствующих, что тщательно осмотрел всё вверенное ему с Сёмкой обозное хозяйство, состоявшее из двух лошадей и одной старой телеги: ничего подобного он там не нашел.

За всё время спора Петрович, к всеобщему удивлению, почему-то почти не сказал ни слова, а больше молчал и задумчиво смотрел на небо маленькими глазками, которые, словно изюминки во французской булке, блестели на его морщинистом, как хромовый сапог, лице. Внезапно взгляд его осветился какой-то догадкой, и он, сорвавшись с места, вприпрыжку, как молодой воробей, поскакал к своей подводе. Через некоторое время он вернулся, яростно вращая глазами и держа в руках сидор, накануне так подло опустошенный Сёмкой-Иудой.

— Это что ж делается, мужики?! — с обидой и со слезой в голосе завопил он. — Как это, своих грабить?!

Мужики возмущенно загалдели. Вернулся Никита Птицын и сообщил, что одноглазого нигде, даже в конторе, нету. Возмущенные мужики решили выместить зло на ни в чем не повинном Силантии.

— Небось, и сам хлебал! — яростно наступали они на него.

— Да вы что, мужики? — заступился за Силантия Петрович. — Сёмка — вор, ему и ответ держать.

Мужики пошумели и согласились. Все стали ждать одноглазого, который вскоре появился. Он гордо восседал на гнедой кобыле и, потряхивая десятилитровой бутылью, радостно орал:

— Виноват, ребята, ставлю выпивку! — И, уже подъехав к Петровичу, сказал:— Прости, деда.

— Ну, ин ладно, — растроганно сказал Петрович, — это им, а мне чего ж?!

Тут Сёмка, широко скалясь, вытащил из-за пазухи две запечатанные бутылки водки и протянул их Петровичу. Тот взял одну, а другую предложил выпить вместе, замириться, что и было незамедлительно проделано.

Наступил вечер. Вокруг большого костра сидела хмельная компания, распевая грустные песни о бродяге, который бежал с Сахалина, об удалом Хазбулате и замерзшем в степи ямщике. Гигантская бутыль, привезенная Сёмкой, валялась пустая и одинокая в стороне, отражая на своем боку отблески костра. Когда были спеты все песни и съедена вся незамысловатая закуска, мужики, свернув толстенные самокрутки, завели долгий и жаркий спор о лошадях. Махорочный дым, смешиваясь с дымом костра, плавно поднимался к луне, которая добродушно глядела своим серебряным оком на спорящих.

— А что, — вдруг сказал Сёмка, обратившись к Силантию, — слабо тебе справиться с моей кобылой?

Мужики посторонились, прекрасно зная, что никого, кроме своего хозяина, Сёмкина лошадь к себе не подпускает.

— Кишка у него тонка! — захихикал Микитка Птицын.

— А ты цыц, титька тараканья~ — хлопнул его по плечу сурово взглянувший Петрович.

Он не хотел новой ссоры. Но Сёмка не успокаивался и всё подталкивал Силантия на спор. Наконец тот не выдержал и сказал, что готов спорить на что угодно, что проедет на этой чертовой кобыле хоть десять верст. Приятели уговорились, что проигравший ставит три ведра самогона. Затем они направились к ничего плохого не ожидавшей лошади, которая мирно жевала сено, сонно чмокая мокрыми губами. Конечно же, ей не понравилось, что её выводят среди ночи неведомо для чего, и она стала слегка взбрыкивать. Силантий, схватив лошадь за узду, мигом запрыгнул ей на спину. Не ожидавшая такого коварства, лошадь встала на дыбы, пытаясь сбросить столь наглого седока. Но Силантий крепко сдавил коленями бока и чудом удержался на непокорном животном. Победа, однако, длилась недолго; кобыла, взбрыкивая задом, понеслась в темноту и пропала в ней, поразив своей быстротой оторопевших наблюдателей.

Уже полчаса, как Силантий скакал на взмыленной кобыле, безуспешно пытаясь остановить её, но та, словно влекомая какой-то неведомой силой, неслась и неслась вперед, пока не оказалась перед тем самым лесом, где за сутки до этого Силантий пережил несколько страшных мгновений. При виде столь зловеще знакомых мест всадник мигом протрезвел. Он попытался остановить лошадь или повернуть её вспять, но та, не обращая на наездника никакого внимания, вломилась в лес по старой заброшенной дороге.